– Ничего важного, Александр Николаевич, рада, что вы все-таки приехали, – вполне благодушно, лишь для проформы задирая к потолку острый нос, ответила ему невеста. – Я рассказывала Степану Егоровичу, что заметила Машу Титову, оттого, что она очень похожа на мою мать.
– Вот как?.. – изумился тот.
Признаться, Кошкин тоже мало что понял: лишь когда Лиза вынула из ридикюля заранее приготовленную фотокарточку, начал что-то соображать.
– Это свадебный снимок моих родителей: Льва Кулагина и Анны Даниловны урожденной Савиной. Моя мать страдала альбинизмом. Как и Маша. Это почти всегда передается по наследству: думаю, вы понимаете, почему я никак не могла оставить Машу без внимания.
Кошкин медленно кивнул, начиная что-то понимать, но Лиза на него теперь не смотрела. Рассказывала, погрузившись в воспоминания:
– Признаю, сперва я затеяла то знакомство, преследуя исключительно корыстные цели. Я хотела узнать хоть что-то о маме. Она уехала, когда мне было три года, бросила нас с отцом. По крайней мере, так считается. Я была не очень честна с Машей – это так. Но лишь поначалу, клянусь! С Машей ни одна моя выходка не достигала цели. Что бы я ни сказала, что бы ни сделала – она все встречала с необыкновенной добротой, искренностью, какой-то детской верой. Встречала так – что мне самой тотчас становилось стыдно за свое поведение. Меня завораживала в ней ее спокойная уверенность, ее мягкость – не жеманная, а настоящая. Идущая как будто изнутри. Я безумно хотела на нее походить. Хоть немного. Я становилась лучше, как человек, когда была с ней, понимаете?
Лиза с мольбою поглядела на Алекса, потом на Кошкина, потом снова на Алекса. И отчетливо вздрогнула, когда тот вдруг накрыл своей рукой ее руку.
– Словом, я не выдержала и рассказала Маше. Все, что знала. И тогда-то мы подружилась по-настоящему. Маша призналась потом, что все это время завидовала моей бойкости, пробивному характеру и всей этой прочей чепухе, которую, я терпеть не могу… А я призналась, что очень хочу увидеть ее мать. И однажды даже напросилась в гости – упросила Машу называть меня Нюрой, подругой-учительницей. Не хотела, чтобы Машина мать услышала мою настоящую фамилию. Не знаю, на что я надеялась… Словом, я тогда убедилась, что Ульяна Титова не имеет ничего общего с Анной Кулагиной. Но хуже всего, что после той встречи Маша сама, без моих подсказок, осознала вдруг, что Ульяна Титова – ей не родная мать. Вы же помните, что альбинизм почти всегда передается по наследству? Так вот, ни Ульяна Титова, ни Машины умершие дед и бабка не были не только альбиносами, но и светловолосыми. Ко всему прочему, Маша вызнала и то, что муж Ульяны Титовой погиб на рудниках за два, кажется, года до Машиного рождения… Когда Маша все это осознала, с ней случилась форменная истерика. Мне даже пришлось – хоть, ей-богу, я этим и не горжусь, – заставить ее выпить рюмку коньяку, что мой папенька хранит в буфете. Отец тогда очень много работал, пропадал в Городском собрании, и ничто не мешало нам с Машей видеться у нас дома.
– Так вы с Машей решили, что вы сестры? – осторожно уточнил Кошкин.
Лиза через силу кивнула.
Снова потянулась за ридикюлем и вынула золотой гребень с жар-птицей… Такой же точно, как тот, что нашел Алекс – только голова у птицы была повернута вправо.
– Тогда я и подарила Маше одну из заколок нашей матери. Я любила этих жар-птиц и хотела, чтобы вторая непременно была у Маши… Только понятия не имела, что делать теперь. Я безумно хотела познакомить Машу с отцом – но боялась. Очень боялась.
Лиза глубоко вздохнула, вскинула подбородок и вслух признала то, что давно уже у всех вертелось на языке:
– Боялась – потому что, вероятно, сестры мы лишь по матери. Он не обрадовался бы Маше. И, увидев ее хотя бы раз, мгновенно бы все понял.
– Елизавета Львовна, – настороженно спросил Кошкин, – полностью ли вы уверены, что ваш отец действительно не видел никогда Машу Титову и не знал о ваших встречах?
И та поняла, к чему он клонит. Признала снова:
– Нет, я не уверена в этом… Это было ошибкой приводить Машу в его дом, я знаю.
Кошкин продолжил:
– А как Маша все восприняла? Она говорила об этом с Ульяной Титовой?
– Она хотела поговорить. Маша была крайне робка, нерешительна – а ближе матери у нее никого нет. В начале нашего знакомства Маша бы и не помыслила задавать ей подобные вопросы… но я знаю, что она собиралась с силами, чтобы это сделать. И она бы спросила, наверное, со дня на день.
– Но не успела?
Лиза кивнула.
– Все шло как обычно, мы строили планы… хотели даже поехать в Пермь, дабы навестить какую-то Машину подругу. А потом вдруг Маша не пришла в наше условленное место. Сперва я не придала значение, но она не пришла и во второй раз, и в третий. Тогда я поехала в ее школу: учительницы сказали, что Маша не появляется на службе. Загуляла, мол. Еще смеялись над нею. Я же побежала к Ульяне Титовой – выяснилось, что Маша уже неделю не появляется дома, и Ульяна себе места не находит. Я едва ли ни силой заставила ее пойти в полицию, написать заявление.
– Кто принимал заявление? – быстро спросил Кошкин.
– Не помню… птичья какая-то фамилия.
– Петухов?
– Да, он!
Петухов был предшественником Кошкина: занимал когда-то этот кабинет и эту должность. Писал как курица лапой, выдумывал самые нелепые объяснения, чтобы закрыть дело, был крайне неумен и ленив. А к тому же не дурак выпить – что и сыграло с Петуховым злую шутку лютой зимой два года назад.
Лиза окончательно ушла в воспоминания. Она уже не стыдилась, что глаза у нее на мокром месте, что голос то и дело срывается. И она так сильно сжимала руку Алекса, что ему, должно быть, стало больно.
– Август кончился – а Машу даже не начинали искать. Только все допытывались в школе да у матери – был ли у нее любовник? Мать отрицала, но в школе рассказали, что последний месяц Маша, мол, изменилась: похорошела, стала смелее, веселее. Наряжаться стала. На этом основании ваш Петухов и сделал вывод, что у нее появился кто-то, с кем она и сбежала, не сказав матери. Обычное, мол, дело! Да что я вам рассказываю, сами ведь знаете, Степан Егорыч, как у вас тут дела стряпают да прикрывают, чтобы отчетности не портить! Ох, как же я тогда разозлилась! Сама, под собственным именем явилась на прием к Петухову. Требовала действий. Пригрозила, что отцу нажалуюсь, и что батюшка этого так не оставит…
Лиза неожиданно замолчала. Всхлипнула и отвернулась в сторону, будто резко передумала говорить.
– Отец вам как-то помог? – напористо спросил тогда Алекс.
– Помог… – устало хмыкнула Лиза. – В тот же день, когда я приехала домой, этот Петухов уже сидел в нашей гостиной. Говорил с отцом. Доложил ему, что я вмешиваюсь в работу полиции, мешаю следствию. А еще Петухова вдруг заинтересовало, что мы с Машей отчего-то так много времени проводили вместе. А не знала ли я Машиного любовника? А ежели любовника, как я утверждаю, не было – так, может, я сама что-то сделала с Машей? На этом отец не выдержал. Не знаю, как именно батюшка договорился с Петуховым: дал взятку или пообещал способствовать карьере, но отец вскоре сообщил мне, что мое имя вымарано из всех документов, касающихся Маши. Не было меня в кабинете Петухова, и никаких показаний я не давала… Я тогда имела очень неприятный разговор с отцом. Он и меня ругал, и себя, что слишком много воли дал мне. Ничего не хотел слышать о Маше. Имя это запрещал мне произносить. А в довершение всего – вскоре отправил меня к тетке в Петербург на целых три года.
