Ответом же Лизе был только растерянный взгляд Алекса.
Глупо было бы отрицать, что Лиза не мечтала, чтоб Алекс сгреб ее сейчас в охапку, поцеловал бы, как вчера ночью, или даже крепче – и заверил бы, что любит ее одну. Что о Милли уж и думать забыл.
Конечно, мечтала.
Наверное, и привела его сюда только затем, чтоб это услышать… Только Алекс ничего подобного не сказал.
Напоследок Лиза мягко ему улыбнулась и развела руками:
– Что ж, кто бы мог подумать, что я сама окажусь той романтичной девицей, которая любит подписывать альбомы. Но, оказывается, я хотела бы, чтоб мой муж меня любил. Прощайте, Алекс.
– Вы совершенно невозможны… – покачал он головой укоризненно. – Давайте поговорим после, Лиза.
– Не о чем говорить! – отрезала она как могла суровее.
Неспешно обошла Алекса – и направилась вдоль сквера домой.
Слава Богу, объемное пальто ее горничной скрывало то, как трясутся Лизины плечи, пока она, стараясь идти ровно и твердо – плакала навзрыд.
Такой она и явилась домой. Да, как на грех, первым кого увидела, был отец. Батюшка.
– Что стряслось опять, Лизонька? – растрогался тот.
Даже не стал ругать за то, что сбежала. Да и Лизе было не до объяснений, глупых подозрений и обид: как была, в пальто и шляпке, она бросилась к отцу, в его объятья. Спрятала лицо на его груди – и только тогда почувствовала, что боль немного стихает.
А потом начали стихать и слезы.
Они уютно, совсем как в Лизином детстве, устроились на диванчике под окном в батюшкином кабинете. Забравшись на диван с ногами, Лиза устроила голову на его плече и почти совсем прекратила плакать. Только всхлипывала иногда, воображая, что сейчас делает Алекс.
– Ну, милая, будет… кто обидел мою девочку? Скажешь? – улучив момент, все-таки поинтересовался отец.
– Алекс… нет, он меня не обидел, батюшка – скорее, я его. Я вернула ему кольцо. Я не стану выходить за него замуж. Даже не просите, батюшка, не стану! Ей-богу, лучше в монастырь уйду, ежели я вам надоела!
– Милая моя… – отец чмокнул ее в макушку, – какой монастырь? Выдумала тоже! И Бог с ним, с Алексом. Не очень он мне и нравился, твой жених, ежели хочешь знать. Воображает больно много из себя. Подумаешь, дворянин! Мы тебе получше жениха найдем, вот увидишь!
– Не надо других женихов, батюшка… ну их. Надоели, – всхлипнула Лиза.
Притихла. Когда отец и на это заявление ничего не сказал, а продолжил гладить ее плечо да целовать в макушку – вдруг осмелела окончательно. Подняла голову и села рядом с отцом ровно. Призналась:
– Я нынче к тетке Аглае ездила. К Савиной.
По лицу батюшки пробежала тень. Лиза отчетливо увидела, как из участливого его лицо желается каменным. Чужим.
– Что она тебе сказала? – изменившимся голосом спросил отец и поднялся, чтобы налить в стакан воды.
«Отвернулся, чтобы только я этого его каменного лица не видела», – поняла Лиза.
– Тетка сказала, что мама умерла. Что ее толкнули с высоты – там, на Шарташской даче. Это правда, батюшка?
– Глупости… Боже мой, какие глупости! Тетка твоя, верно, совсем разума лишилась. Прежде она другие вещи говорила!
Отец повернулся к Лизе. Его рука с наполненным стаканом ходила ходуном, с головою выдавая волнение. Он удивленно посмотрел на тот стакан и поставил его, нетронутый, на стол. Посуровел и веским голосом сказал:
– Надобно нам поговорить, Лизавета. Ты не дитя уж и, ежели тебе это покоя не дает, то должна знать.
Обойдя свой стол, батюшка важно устроился, поправил зачем-то стопки бумаг, и начал рассказывать…
Лиза и прежде тот рассказ слышала, но, пожалуй, о таких подробностях, отец говорил впервые.
…Приехав в злополучный тот день на Шарташскую дачу, отец с семейным доктором и трехлетнею Лизой, застали в доме одну только тетку Аглаю. Взволнованную, нервную, с заплаканными от переживаний глазами.
– Тетка твоя и прежде девицею была вздорной, неспокойной, вспыльчивой. А тогда-то я впервые заметил, что не просто нервы это, а расстройство душевное. И в тот же день, едва мы наедине остались, призналась мне, что знала о романе твоей матери с другим мужчиной. И что ребенок этот, – отец сжал челюсти так, что заходили желваки. Набрал в легкие воздуху и на выдохе выпалил, – что не мой он, тот ребенок. И что Анна, матушка твоя, с новорожденною вместе к тому мужчине и уехала.
– Вы вот так поверили ей? – не дыша, спросила Лиза.
Отец мотнул головой:
– Аглая мне письма отдала, что мужчина этот моей жене писал.
Батюшка поглядел на Лизу, вздохнул снова и поднялся, чтобы в ящиках стола найти ту самую шкатулку. С письмами, – догадалась Лиза, прежде чем отец ее открыл.
– Гляди, ежели хочешь. Можешь прочесть.
Лиза медлила. Отец не смотрел на нее, отойдя теперь к окну – он и правда был совсем не против, кажется. Лизе сперва не очень-то хотелось лезть в родительские отношения – но не лезть теперь уж было нельзя.
Двадцать три года назад Аглая утверждала, что мать сбежала с любовником – теперь же твердит, что ее убили. Письма и правда помогли бы разобраться… Закусив губу, Лиза робко коснулась ветхого от старости листка. Подивилась красоте и уверенности почерка.
Письма было всего-то два. Да и то не письма, а записки короткие из пары-тройки предложений. Однако ж хранила их получательница заботливо: в той же шкатулке Лиза увидала голубую атласную ленточку, коей письма, очевидно, были перевязаны прежде.
Содержание их оказалось более чем однозначным и иллюзий не оставляло. В одном письме некто, обращаясь к матери «mon amour», приглашал ее на свидание двадцать второго января в шесть часов вечера в гостиницу, которую Лиза даже узнала по названию.
Во втором же, датированном тридцатым января, тот же тип извинялся, что его ждет семья, и ему надобно ехать – однако «mon amour» навсегда останется в его сердце, и он ее не забудет… А письма свои он умолял сжечь. И еще наставительно, целых два раза, просил не писать ему, ибо письма может увидеть жена.
Лиза оторвала взгляд от красивых ровных строчек и поглядела на отца. От боли и обиды за него у нее сжалось сердце. Чем она сама, спрашивается, лучше своей матери, ежели после всего, что он пережил, у нее совести хватило его подозревать Бог знает в чем?..
Отложив письма, Лиза порывисто встала и подошла к отцу. Обняла без слов, так крепко, как только могла.
– Простите, батюшка. Простите, простите, простите…
– Тебя-то за что, Лизонька? Ты солнце мое. Если б не ты, рехнулся б я тогда, ей-богу. Похлестче твоей тетушки был бы сейчас пугалом!
На последнем батюшка скрипуче рассмеялся – улыбнулась ему в ответ и Лиза. И все-таки не удержалась от главного вопроса:
