Теперь я молчу. Мельком смотрю на лицо доктора. Он сдвигает губы вбок, а глаза у него быстро моргают, пока он раздумывает.
— Все, что вы помните, вполне соответствует рассказу ваших родителей, не так ли? Если бы вы упали в машину и получили серьезные травмы, женщины, мужчины и дети кричали бы. Ваша мать была бы расстроена, что, без сомнения, выразилось бы через крик. Если бы это случилось с моим ребенком, я бы точно кричал, — его взгляд становится более пронзительным. — Надеюсь, это не слишком личный вопрос, но есть ли у вас шрамы на теле?
То, что я резко отвожу взгляд, является вполне исчерпывающим ответом на его вопросы.
— Вы помните что-нибудь еще, что дало бы вам повод сомневаться в правдивости их истории?
Я шепчу:
— Нет. Просто знаю, что это так.
Доктор Уилсон очень аккуратно кладет ручку на блокнот. Я морально готовлюсь к лекции о том, что «иногда наша память нас подводит».
Но он удивляет меня следующим вопросом:
— Вы обсуждали это с родителями?
Я инстинктивно закатываю глаза в отчаянии. Ненавижу закатывать глаза. Такое глупое выражение лица.
— Разве я могла бы? Это все равно что назвать их лжецами в лицо. Я не собираюсь этого делать. Они гордятся тем, что говорят правду, даже если это не в их интересах. Честность — лучшая политика и все такое.
— Так зачем им менять свои привычки ради вас, дочери, которую они любят?
Я не могу ответить на этот вопрос и молчу.
— А та ферма в Сассексе — вы знаете, где она? Могли бы люди, у которых вы гостили, подтвердить историю ваших родителей?
Тяжесть этого разговора давит на меня могучим весом огромного валуна. Я обвинила родителей во лжи, притом что они никогда не лгут. Глубоко в душе я страдаю от того, что произошло в доме у Джека и Марты. Слишком много всего навалилось.
Я начинаю плакать.
— Помню какую-то ферму в Сассексе, но люди, которые там жили, уже умерли. Судя по всему.
Он видит мои страдания.
— Хотите передохнуть, Лиза?
— Я не знаю, — я вытираю слезу со щеки тыльной стороной ладони, — сколько нам осталось?
— Я не считаю время. У нас столько времени, сколько вам нужно. Идите, прогуляйтесь в саду, если хотите.
* * *
Я рада возможности сбежать в сад. Там я могу дышать. Доктор Уилсон, очевидно, любит розы, потому что я чувствую их запах еще до того, как выхожу за дверь. Они расположены рядами, аккуратно подстриженные, с твердыми бутонами, источающими такой аромат, будто в воздухе витают невидимые капельки духов. Они растут на ровно покошенной зеленой лужайке. Я беру себя в руки. Все цветы свежего желтого или чистого сливочно-белого цвета. Эти цвета меня успокаивают. У забора расположен фонтан с чистой проточной водой, которая бьет из каменных фигур в классическом стиле. Рядом скамейка, на которую я сажусь. Точнее, падаю.
Я знаю, что словно прошла через огненную завесу, сказав доктору Уилсону, что не верю в историю родителей касательно моего пятого дня рождения. Никогда никому этого не рассказывала. Всегда боялась последствий; того, что может случиться, если я выскажу вслух свои мысли. Иногда я и сама верила их рассказу: как еще объяснить шрамы у меня на теле? Теперь, когда я сказала это вслух, я чувствую, что освободилась от груза, хотя это и не слишком помогло. Я хочу знать, что произошло на самом деле. Тогда я буду свободна. И сейчас, когда я зашла так далеко, я не перестану пытаться узнать. Назад пути нет.
Когда я возвращаюсь в кабинет, то не ложусь обратно на кушетку, а сажусь на стул, который доктор Уилсон предложил мне в предыдущую субботу. Он кажется удивленным, но не смущенным.
— Доктор Уилсон, могу я вас кое о чем спросить?
Он, вероятно, ждал этого вопроса.
— Конечно.
— Этот несчастный случай произошел, когда мне было пять лет и вы уже знали моих родителей. Вы помните его? Вы помните, чтобы они тогда о нем говорили?
Я снова разглядываю лицо доктора. Опять никакой реакции. На этот раз я чувствую себя раздавленной.
— Нет. Позвольте мне объяснить почему. Я познакомился с вашим отцом во время учебы в медицинском университете, и с тех пор мы продолжаем общаться, но мы никогда не были близкими друзьями, скорее коллегами. Все эти годы я встречал его на конференциях и профессиональных собраниях, но мы не общаемся в неформальной обстановке, за исключением редких случаев. На протяжении наших не очень близких отношений были длительные периоды, когда я совсем с ним не виделся, и это несчастье вполне могло произойти во время одного из таких периодов. Кроме того, вы же знаете, какой образ жизни ведут наши семьи: они замкнуты и не любят шума. Это так по-английски.
— Но вы все еще поддерживаете связь с моим отцом? Я уверена, что он проверяет, хожу ли я к вам и как идут наши дела.
— Да, отчасти это верно. Мы общаемся, но я бы нарушил конфиденциальность наших встреч, рассказав ему что-нибудь о наших сеансах, включая то, приходите ли вы на них или нет.
И хотя я знаю, что он профессионал до мозга костей, все равно спрашиваю:
— Не могли бы вы в следующий раз, когда будете с ним разговаривать, аккуратно спросить об этом якобы несчастном случае и посмотреть, что он ответит?
Доктор в ужасе:
— Нет, Лиза. Я психиатр, а не частный детектив. Об этом не может быть и речи, это было бы грубым злоупотреблением моим положением. Если вы сомневаетесь в истории, рассказанной вашими родителями, я призываю вас поговорить с ними, — он слегка колеблется, а затем добавляет: — Хотя я скажу кое-что, что может вам помочь. Вы подозреваете, что рассказ ваших родителей о том, что случилось, — неправда. Однако часть его, скорее всего, соответствует действительности. Они говорят, что этот несчастный случай произошел на вашем пятом дне рождения?
— Да.
— По моему опыту, когда люди придумывают небылицы, они склонны избегать деталей, потому что их можно проверить. Если они говорят, что этот инцидент произошел на вашем пятом дне рождения, то вряд ли они это придумали. Иначе они скорее назвали бы случайную дату.
Это никогда не приходило мне в голову. Но я еще не закончила.
— Спасибо, это очень помогло. Могу я спросить у вас кое-что еще?
На этот раз непохоже, что он хочет помочь.
— Если хотите.
— Предположим, я скажу вам, что моя так называемая попытка самоубийства была настоящей. Что если я не получу ответа на вопрос, что случилось на праздновании моего пятого дня рождения, то никогда не смогу обрести покой и, следовательно, рано или поздно, сброшусь с мыса Бичи-Хед с флаконом таблеток в одной руке и бутылкой водки в другой? Тогда вы поговорите с ними?
Даже для моих ушей это звучит отвратительно. Но эмоциональный шантаж не бывает приятным.
