На кухне Кайла просит Лили быстренько просветить всех насчет Пурима (и произносит «Пур-и-им», как Адам когда-то). Лили едва не начинает оправдываться, одновременно смущенная и рассерженная из-за того, что она – единственная еврейка в компании. Она сбивчиво рассказывает краткую историю праздника, и выходит вот что: «Сплошное пьянство и женоненавистничество, в то же время поклонение женщине, что по сути своей тоже форма женоненавистничества, а еще непонятный царь, добрая царица и злобный советник; в честь праздника устраивают представление, а потом карнавал, и пекут треугольное печенье, все празднуют, что предотвратили гибель евреев…» К концу рассказа Лили сама уже смотрит на праздник по-другому и заканчивает фразой: «Это что-то вроде бурлеска».
Ничуть не смутившись, Кайла начинает объяснять устройство швейной машинки, ее детали и их назначение. Лили проголодалась. Так нервничала, что переборщила с вином. А еда – сыр, крекеры и орешки и что-то еще, похожее на маринованную брокколи, – разложена в другом углу. Чтобы перекусить, придется выйти из общего круга, и все увидят.
Кайла все рассказывает (у машинки множество деталей, одна, например, называется подающей собачкой), а Лили становится еще страшнее. Где же наперстки? И швейная вечеринка без напряга? Но тут Кайла поворачивается к ней и, глядя прямо в глаза (глаза у Кайлы пронзительно-голубые), говорит:
– Давай ты первая, Лил, все получится.
Как будто они знают друг друга сто лет. Лили не может отвести взгляд от Кайлы. «Лазурный», – вспоминает она, вот как называется этот цвет. В памяти всплывает курс поэзии на первом году обучения в колледже, когда Лили полюбила это слово.
– Ты не против? – спрашивает Кайла, и пока Лили соображает, о чем речь, Кайла уже стоит позади нее возле машинки и держит руки Лили в своих.
– Начнем с прямого шва, – говорит Кайла, и вот машинка уже стрекочет, а Лили, под руководством Кайлы, шьет! Она потрясена, и в то же время ей радостно – как будто в холодную воду прыгнула. Машинка вибрирует, ткань движется под руками, а вокруг одобрительно кивают и подбадривают. Лили чувствует, как внизу спины ее касается живот Кайлы. Надо же, у Кайлы есть живот, как у обычных людей. Лили вспоминает, что уже очень давно никто не брался ее чему-нибудь учить. Кажется, последний раз в старших классах, и даже тогда она должна была почти во всем разобраться сама. Лили охватывает неуловимое чувство, забытое детское ощущение: все будет хорошо, пока она делает то, что ей говорят. Кайла предлагает Лили поработать с ножной педалью, а Лили смотрит вниз и видит, что там действительно есть педаль. Кайла убирает с нее ногу, и Лили ставит свою на ее место. Замечает, что на Кайле ботинки долларов за пятьсот, и сдерживается, чтобы мысленно не съязвить про них, потому что на самом деле благодарна Кайле. Благодарна за то, что Кайла учит ее шить, что ей не все равно, и за то, что та не стесняется своего стремления быть хорошей хозяйкой. И пусть Кайла как-то даже чересчур идеальна, скулы слишком красивы, а свободная блузка волшебным образом ее стройнит. И пусть ее зовут Кайла, можно подумать, она в свободное время йогу преподает… Зато она добрая и щедрая. Лили становится стыдно за язвительность.
Все еще касаясь живота Кайлы, Лили расслабляет спину, пытается скрыть смущение: если бы ее сейчас видели подруги, точно посмеялись бы, но на самом деле каждая из них захотела бы оказаться на месте Лили. Они твердят, что плевать хотели и не желают становиться идеальными хозяюшками. Однако в гостях друг у друга подглядывают и замечают, у кого нет игрушек на полу в гостиной, кто делает настоящие семейные альбомы, а кто покупает всякие полезные штуки вроде магнитного календаря на холодильник или органайзера для проводов. Говорят об этом как бы равнодушно, не хвалят, а просто отмечают. И сразу заводят разговор на «серьезную» тему – о мужьях, политике, карьерных амбициях. Этим они и отличаются от Кайлы и ее подруг. Дело не в принятых решениях – все они на этом этапе жизни выбрали заниматься детьми и погрузиться (ох уж это словцо, будто под воду идешь) в материнство, – а в отношении к ним. Да, домашние дела отнимают кучу времени и сил – все эти расписания, уборка, готовка, походы по магазинам и врачам, детские болезни. И да, в глубине души они испытывают гордость, когда неплохо справляются с заботами. Есть одна фразочка, которая у них обозначает все хлопоты скопом, – «кашки да какашки». Кто-то вычитал ее в старом феминистском романе, название которого забылось, но так уж они называют почти все, что делают. Стоит только сказать «кашки да ка-кашки» – и проблемы кажутся смешными, а значит, можно налить себе вина, включить детям мультики, передохнуть и поболтать о чем-то помасштабнее, вроде работы метро, клоунады с избранием Дональда Трампа президентом или экологии. Даже про измены мужа. Или собственные тайные соблазны, которым не суждено воплотиться в жизнь (как это вообще возможно, в какой вселенной, а главное – где найти время?). Вот, например, один папа в детсаду очень похож на рыболова из родного города Лили. Конечно, нынче в Бруклине каждый второй мужчина одет, как рыболов, но этот папочка, по имени Хэл, заткнет за пояс их всех, вместе взятых: красавец-рыбак, к тому же неглупый и деликатный, с рыжей бородой и сильными руками, которые Лили описала подружкам во всех деталях. Неделю она предавалась сентиментально-эротическим мечтам о нем, о каких и не вспоминала с рождения Рози. В ту неделю секс у них с мужем был дважды. Над этим женской компанией тоже посмеялись от души – у кого есть силы на разврат по два раза на неделе? Этот поезд давно ушел!
А Лили все шьет и шьет. Большим достижением не назовешь, но ей нравится. Лили так поглощена своим занятием, что на время забывает о голоде, о подругах, о стирке, о матери, о дочках, о Пуриме и платьях, пока Кайла понемногу не отстраняется от нее. Лили обнаруживает, что шьет сама.
– Отлично получается! – ободряет Кайла. – Продолжай, а я займусь обедом для деток.
У Лили тут же путается нитка, машинка рычит, педаль заедает. Она слышит собственный возглас, полный отчаяния, словно от боли.
– Ничего страшного, – говорит Кайла. – И не такое бывало. Передохни.
Она наливает Лили еще вина и протягивает бокал:
– Расскажи побольше об Эсфири, чтобы мы понимали, какие платья нужны.
Все кивают.
– Об Эсфири? – переспрашивает Лили растерянно.
– Да, персонаж. – Кайла открывает холодильник. – Я пока буду возиться с детской едой. Какая она?
– Ну, она царица… – Лили забыла, что уже успела рассказать, а что – нет, но Кайла кивает, и Лили продолжает:
– Стремится к простоте. То есть когда она еще не стала царицей, до нее царица была другая, Вашти, но ее изгнали, и потом Эсфирь и толпу других девушек привели, ну, вроде как на конкурс…
– Как конкурс красоты, верно? – Кайла снимает крышку с формы для запекания. – Это когда девочки выйдут на сцену?
– Да. – Лили больше не шьет и смотрит на сыр, однако ее окружили женщины и ждут рассказа.
– Так вот, Эсфирь идет, – продолжает Лили, – единственная среди девушек, без косметики в три слоя и вычурной прически. Одета очень просто, а волосы повязаны лентой.
