Трудно произнести эти слова и не вспомнить про Хэла. Вчера вечером Лили забирала дочек из театрального кружка, потому что няня не могла. Джейс не пришла, сына забирал Хэл. Он подошел к Лили и извинился: Джейс очень хотела пойти есть пиццу, но задержалась на работе… Лили кивала и старалась не смотреть на его руки, даже на запястья, покрытые рыжими волосками и такие притягательные. «Давайте все же сходим?» – предложил Хэл в невинно-флиртующей манере, присущей людям, которые ничего такого не имеют в виду, а просто излучают сексуальность одним своим присутствием. Лили смущенно отказалась, сославшись на мамину болезнь, хотя диагноз сам по себе не объяснял, почему она и Хэл не могли сходить в пиццерию с детьми. Стоило сказать, что мама болеет, как Лили охватило чувство вины – зачем поделилась таким личным? Ведь были люди намного более близкие, которым она еще не говорила. Как будто перешла черту. И вот теперь Рут сверлит ее взглядом, а Лили кажется, что мама читает ее мысли, которые сама же спровоцировала, и фантазии (его руки у нее на бедрах, бурная страсть где угодно, но точно не в постели).
– Ладно-ладно, – говорит Рут с сомнением в голосе.
– Не хочешь спросить, изменяет ли мне Адам?
– Я знаю, что не изменяет.
– Откуда?
– Знаю. Твой отец изменял.
– Меня же ты спросила.
– Ты чем-то похожа на отца.
– Да что ты такое говоришь?
– Вам обоим трудно угодить. Как будто у тебя двигатель в голове. Все время крутится. А ты все время злишься.
Рут улыбается. Зубы у нее маленькие, ровные, как жемчужинки. Их Лили тоже не унаследовала.
– Ты сегодня тут не ночуешь. Сейчас позову медсестер, пусть убирают раскладушку.
– Мама!
– Ступай домой. А завтра приходи с детьми. Хочу увидеть девчонок.
– От них столько шума.
– Такова жизнь.
Мама взмахивает рукой, и при виде этого колоритного жеста у Лили на секунду дух захватывает.
– Прячешься от них? – спрашивает Рут.
– Что?
– Сама знаешь что.
– Да не прячусь я.
– Если честно, здесь неплохо, – говорит мама. – Дома столько всего: дела, хобби… А тут спокойно – чистая, пустая комната.
Конечно, Лили понимает, что мама имеет в виду. Невозможно отрицать, в больнице есть свои плюсы, несмотря на шум, свет и причину, по которой они здесь. В больнице ты словно нигде. А значит, свободна. Но Лили не хотела признавать это перед мамой, и тем более – слушать, как та озвучивает ее собственные мысли. Она всегда так делала, и Лили чувствовала себя обворованной. Она понимает, что несправедлива к маме. Им обеим позволено думать то, что думает в таких случаях большинство людей. Но ее так и тянет стукнуть Рут. Даже когда мама попросила у нее телефон парикмахера, Лили захотелось крикнуть: «Нет! Мое!» Конечно, ничего такого она не сказала: взрослая, по большей части разумная женщина способна поделиться номером парикмахера с собственной мамой. И все же Лили не могла избавиться от раздражения.
Но когда ты в больнице и оцепенела от страха, раздражение даже успокаивает.
Мама тянется к кнопке вызова медсестры.
– Сейчас я нажму, а завтра ты придешь с девочками.
– Не надо, пожалуйста! У них школа.
– Если уж ты можешь три дня не появляться дома, то и они могут разок прогулять.
– Мама.
– И книжки приноси. Я им почитаю.
Дальше спорить бесполезно; девчонки захотят взять только одну книгу – ту, которую Рут больше всего хочет прочесть им: про Эсфирь. К тому же какая мать не хочет, чтобы дети общались с бабушкой?
– Я остаюсь на ночь, – говорит Лили. – Но я пойду домой пораньше и приведу их. Может, отговоришь Джун играть Вашти, сейчас у нее такой настрой.
Рут поднимает правую бровь.
– Ничего страшного, пусть будет Вашти. Разве не этому я тебя учила? Костюмы все равно одни и те же, старые шарфы да дешевая бижутерия.
– Я сошью им платья. А быть Вашти никто не хочет.
Мама улыбается – какой-то странной улыбкой.
– С каких пор ты шьешь?
– Учусь у подруги.
Рут кивает, потом тяжело вздыхает.
– Моя Лили, ты нашла свое место.
– Это еще что значит?
– Что значит, то и значит. Ни больше ни меньше. Значит – я тебя люблю.
Рут думает, что обидела Лили, хочет смягчить сказанное. Однако Лили и правда интересно. Какое такое место она нашла?
Рут подносит руку к кнопке.
– Тебе надо домой.
– Нет. Пожалуйста, подожди, – отвечает Лили, скользит в носках к спортивной сумке, которую держит под раскладушкой, и роется в ней, пока не находит клочок бумаги. Возвращается и протягивает его Рут. Та щурится и просит Лили включить свет, но и при свете щурится. Мамин дальнозоркий прищур Лили тоже хочет запомнить навсегда.
– Что это?
– Объявление от управляющего нашего здания.
– Я вижу. А на фотографиях что?
– Стирка! Которую кое-кто на три дня забыл в машинке. Объявления по всему подвалу расклеили. Адам вчера принес, когда от тебя вернулся.
– Ладно…
– Это моя стирка! Я облажалась. Вчера утром приходила жена управляющего, отдала Адаму две корзины наших вещей. Все высушено и сложено, ей самой пришлось.
– Очень любезно с ее стороны.
– Она была недовольна.
– Ну, что ж, – говорит Рут.
– Ну что ж?
– Ерунда какая.
– Но они сказали хозяину квартиры.
– Тоже ерунда.
– Нет, не ерунда. Нас могут выселить.
– Из-за стирки?
– Да! Не знаю. Я просто не хочу…
– Выходит, я права. – Рут отдает Лили объявление. – Ты хочешь тут ночевать, чтобы домой не идти.
– Мама!
– Милая, выключи свет, пожалуйста. А насчет стирки: для чего ты мне об этом сказала именно сейчас? Ты думаешь, я обрадуюсь, что ты порой неаккуратна. Не идеальная хозяюшка. И разрешу тебе остаться.
Мама явно очень устала. Устала от нее, от Лили.
Рут решительно нажимает красную кнопку с надписью «МЕДСЕСТРА»:
– Так завтра приводи девочек и приноси книги.
– Мама… – Битва проиграна.
Наваливается тоска. Может, Лили и правда не чувствует разницу между страхом и избеганием, ну и что? Разве это важно? Оба чувства неподдельны. И оба можно заглушить, оставшись с мамой. Но в коридоре уже слышатся шаги медсестры.
– Дорогая, можешь кое-что для меня сделать?
