Лицо Эсфири тоже изменилось, и это уже не связано с любительскими упражнениями в колдовстве или буйством гормонов. На нем остались следы царапин советника, избороздившие щеки вертикальными полосами, чуть светлее оттенка ее кожи.
Эсфирь живет не так уж плохо. Как царица! Да она и есть царица. Ее окружают драгоценные украшения, шелка и бархат, ужины, где подают фазанов и редкие вина. Все это нисколько не примирило ее с действительностью. На прошлой неделе она была приглашена отужинать с царем, и советник (тот, что исцарапал ее и приставил нож к горлу, как оказалось – самый влиятельный) сообщил, что вино в ее бокале стоит дороже, чем диадема у нее на голове. Эсфирь же на вкус оно напомнило пересушенный инжир. Ее покои – просто очередной гарем, разве что уровнем повыше. Множество окон, ей даже можно выходить – во внутренние дворы и в стенах дворца. Царь и советник по понятным причинам ей не доверяют.
Стены в опочивальне такие мягкие, что на них можно было бы спать, если бы мир перевернулся. Не исключено, что и перевернулся, как знать.
Другая уже давно сменила бы гнев на милость. Но не Эсфирь с ее невероятным самоуважением, которое поочередно толкает то к выживанию, то к концу. Она по-прежнему настроена воинственно. Раз уж она не может спастись сама, то выполнит хвастливое обещание Мардука и спасет свой народ. Эсфирь выяснила, что поселение все там же, набеги продолжаются, а жители по-прежнему страдают. И решила – неважно, что их удерживает: пассивность, глупость или заблуждение, в которое они поверили из-за Мардука и его баек. Важно одно – им нужно уходить. И Эсфирь делает для этого все, что в ее силах.
Сначала, через несколько недель после выбора, она пошла к Ларе. Та с закрытыми глазами лежала на кровати во всей своей первозданной волосатости. Кровать, на которой раньше спала Эсфирь, пустовала, и в луче света из окна Эсфирь вдруг разглядела следы полосок на стене, которые она царапала, считая дни. Сколько же времени прошло? Что-то было в позе Лары, в том, с каким удобством она раскинула ноги (как мужчина), в ее лежащих на груди руках… Эсфирь осенило: «Это ты их стерла!»
Лара открыла глаза и, словно раненый олень, вскочила с кровати. Она поправилась, заметила Эсфирь. И ей к лицу. Кожа больше не раздраженная, нет вечной щетины. Брови снова срослись в одну линию над переносицей, будто величественная птица с раскинутыми в полете крыльями. Лара окинула Эсфирь беглым взглядом, отмечая ее «царскость»: усыпанную драгоценными камнями корону, шелка, в которые Эсфирь одета, и золоченый подол, волочившийся по полу при ходьбе. Лара улыбнулась своей легкой, искрящейся улыбкой, полной теплоты и озорства, и к горлу Эсфири подступил горячий комок. Она ждала, что Лара обнимет ее. Они были одни – остальные девушки, увидев Эсфирь, нелепо склонились и выбежали. В тот день Эсфирь еще не была беременна. Она познала царя всего дважды, оба раза в темноте, недолгие и как будто происходившие не с ней. Первый поцелуй с Надавом запомнился ей гораздо сильнее.
Но Лара не двинулась с места: «Какой в них прок? – ответила она. – Что один день, что пятьдесят. Какая разница-то?»
Эсфирь сдержала слезы. Зачем она с порога обвинять бросилась? Не хватало еще, чтобы Лара ее возненавидела. И как же не хотелось возвращаться одной в свои покои, восседать на троне за ужином, играя царицу. Эсфирь вдруг поняла, чего хочет, почти так же сильно, как уговорить Лару сходить в лагерь. Она хотела, чтобы Лара полежала с ней, как раньше. Лара и пахнет все так же – солью и эвкалиптом. Лечь бы позади нее и почесать ей спину, потом поменяться. И болтать, пока одна из них не заснет или пока не позовут на очередную дурацкую процедуру. Тоска по той близости так сильна, что Эсфири даже неловко. Словно одолевает не тоска, а голод или жажда. Но что поделать? Это Лара отвернулась от нее, а не наоборот. И первый шаг должна сделать тоже Лара. А если нет, Эсфирь притворится, будто ей все равно.
– Значит, дважды меня перехитрила? – сказала она Ларе.
– Перехитрила?
– Мои отметки. И наш план не прихорашиваться.
– Я так и хотела.
– Серьезно?
– Да. Честно.
– И что?
– Не смогла.
– Что не смогла? И делать ничего не надо. Проще простого.
Лара отвернулась. Пожала плечами:
– Ну, значит, не такая я смелая, как ваше величество.
– Не зови меня так.
– Но ведь так и есть.
Эсфирь непроизвольно простонала. Нет в ней ничего царского, кроме одежек. Ее ничему не учили. Было что-то вроде коронации, но священник говорил на древнем языке, который только он и понимал. Церемония не походила ни на одну из свадеб, виденных Эсфирью. Когда все закончилось, советник шепнул ей на ухо: «Попытаешься колдовать – прямо здесь и зарежу». Потом ловко пихнул, так, что она налетела на колонну, и увел царя по какому-то делу. С тех пор Эсфирь окружили заботой. Ее кормили и купали, как царицу; впрочем, так же кормили и купали бы любую девушку в ночных покоях. С ней лишь обходились мягче и церемоннее. Она больше не одна из толпы, теперь она над толпой. Одна. Ее восхваляли. Но Эсфирь не ощущала себя царицей. Все это маскарад. Неужели Лара не видит?
Лара меж тем косилась на Эсфирь и, разглядывая, подходила все ближе, пока Эсфирь не почувствовала ее дыхание на коже.
– Что у тебя с лицом?
Вопрос прозвучал как приглашение. Эсфирь ощутила возможность выговориться, такую желанную! Будто слюна выделилась перед едой. И едва все не выложила. Позже Эсфирь будет вспоминать этот момент, гадая, что было бы, сядь она тогда в своих царских одеждах да и расскажи Ларе все, что с ней произошло: про холод, пульсирующий водоворот, себя-чудовище, почти удавшийся побег, нож у горла? Изменилось бы что-нибудь? Как после того случая она втайне еще раз проверила свои силы и поняла, как мало их осталось – так мало, что у нее ушло три часа, чтобы на дюйм сдвинуть кольцо силой мысли. Знай Лара обо всем, пошла бы она в поселение из жалости к Эсфири? Но тогда, в ночных покоях Эсфирь была обижена обманом Лары, тосковала по ее прикосновениям и злилась, что их не будет, презирала себя за эту тоску и очень хотела защитить себя от боли и разочарования. Поэтому ответила Ларе ее же словами: «Какая разница?»
Лара отпрянула. И так они стояли до конца разговора, который неизбежно наступил, стоило Эсфири произнести: «Я пришла попросить кое о чем». Она попыталась подкупить Лару атрибутами роскоши (купальня для жен, приглашение на пир знати) в обмен на то, чтобы та сходила в лагерь. «А еще побудешь на воле, – добавила Эсфирь. – Я скажу евнуху, который будет тебя сопровождать, пусть не торопится».
Тогда она еще многого не понимала – и как царице надлежит разговаривать, и как просто ей могут отказать. Лара даже не извинилась.
– Не могу, – заявила она.
– Почему?
Помедлив, Лара ответила:
– Тебе не сказали про поселение.
– Ты о налетах? – Эсфирь с издевкой произнесла басом: – «Царская чистка?» Да они этим уже давно занимаются.
