– Ты на обычный прием ходила?
– Кажется, да.
– Ты не знаешь?
– У меня немного подтекало.
– Как при месячных?
– Нет. Совсем немного. То есть, то нет, – повторяет Розмари, кажется, с долей нетерпения. Ви приходит в голову, что Филипп на кухне мог говорить именно об этом, и именно Розмари могла ему сказать, что присутствие Ви ей мешает. Думает ли Розмари про халат?
Потом Розмари делает большой глоток вина и говорит, показывая на пачку сигарет на кофейном столике: «Кури, если хочешь. Я не против. Мне запах нравится», – и Ви расслабляется.
Ногой в носке она пододвигает пачку ближе.
– Переживаешь? – спрашивает у Розмари.
– Нет особого смысла переживать. Врач сказал, что поможет постельный режим. Но я лежать не собираюсь.
– Скажешь Филиппу?
– О чем?
– Что сказал врач.
– Нет.
Ви прикуривает.
– Интимные отношения тоже нельзя, – продолжает Розмари. – Придется все же сказать. Хотя у нас и так месяц ничего не было. Может, и не стоит говорить.
Ви кивает. Она ждет. Сегодня определенно неподходящий вечер, чтобы рассказывать про лесоруба, а вот Розмари могла бы рассказать Ви о своей замужней жизни. И, может быть, завтра или послезавтра Ви ей тоже все выложит.
Однако Розмари молчит, потягивая вино. Ви подливает себе бурбона. Сегодня она пьет быстро, не в силах победить желание забыться. Новость от Розмари про кровотечения ее пугает. Она чувствует вину за эпизод с Филиппом на кухне, хоть ничего и не было, и лишнего он увидеть не мог. Ви пьет маленькими глотками, потом решается:
– Так что же… похоже, доктор беспокоится, а ты – нет?
Розмари ворчит:
– Как вообще можно понять, что там себе думает доктор?
Она допивает вино, ставит бокал на столик и откидывает голову на спинку дивана, так что ее взгляд падает на камин на другом конце гостиной. Ви тоже смотрит на него: классический колониальный стиль, выложен черным кирпичом, достаточно большой, чтобы обогреть весь дом. В доме прохладно. Филипп установил термостат на 19 градусов.
– Развести огонь? – спрашивает Ви.
Розмари отвечает:
– Не надо. Уже поздно.
– Ну и хорошо. Я все равно не помню, как это делается.
Они смеются. И все же Розмари явно грустит. Сама на себя не похожа.
– Ты вешаешь чулки? – спрашивает Ви, показывая сигаретой в сторону каминной полки. – А елку ставите?
Розмари качает головой.
Ви берет с кресла плед и укрывает подругу, Роз-мари утопает в подушках.
– Спасибо, – говорит она. И добавляет: – Хочу прилечь.
– Хорошо. Я тоже докурю и пойду ложиться.
– Я здесь, на диване. Нет сил вставать.
Ви поднимается, давая Розмари вытянуться, потом, когда Розмари хлопает рукой по соседней подушке, тоже ложится, кладет голову на подлокотник, а бокал ставит себе на грудь. Они вместе смотрят на потолок.
– Он не разрешает? – продолжает Ви через какое-то время. – Елку?
– Он ничего не говорил.
– Я думала, что это по материнской линии. Если мать еврейка, то и дети евреи, а если нет, то?..
– Я хочу принять иудаизм.
– Ты серьезно?
Ви поворачивается. Руки Розмари сложены на животе.
– Это он тебя попросил?
– Нет. Он не религиозен. Ему все равно.
– Тогда зачем?
– Мы семья. Семья должна быть настоящей.
Ви (после трех бокалов бурбона) эта идея кажется нелепой.
– А как же крест? – спрашивает она. – Тебе не страшно?
– Тем более нужно это сделать. Единый фронт. Я не стану прятаться.
– Ты и так не прячешься. Будешь просто жить. Будешь собой.
Розмари не отвечает целую минуту. Ви ставит бокал на столик, потом переворачивается, опирается на локоть и смотрит на профиль подруги – та выглядит абсолютно безмятежно. Ви начинает думать, не уснула ли Розмари с открытыми глазами. Может, она это все в полусне наговорила?
Но тут Розмари произносит:
– Это ничего, что ты не понимаешь.
Ви встает и закуривает еще одну сигарету. Подходит к камину, потом к окну, натыкается на маленький столик. На нем странное изваяние (из олова?), на которое Ви раньше не обращала внимания, не заинтересованная его абстрактностью. Она не смотрит и сейчас, только делает мысленную отметку («вещь Филиппа») и возвращается к Розмари.
– Ты действительно этого хочешь?
Розмари вздыхает, натягивая плед до подбородка.
– Мне очень интересно. Там все иначе. Ничего общего с епископальными традициями. Его мама – она такая хорошая – пригласила меня в какую-то группу «Эр-Эс» в Кембридже. Думаю сходить.
– Эр-Эс?
– «Рост самосознания».
– А-а-а. Я ходила в такую. Или вроде того. В Вашингтоне, я тебе писала.
– Она еврейская. Наверное, будут рассказывать предания… Говорит, очень вдохновляет.
– Ходить в такую группу и собираться ради мужа поменять веру – верх лицемерия. Это вообще разрешено?
Розмари поворачивается к Ви.
– Солидарность всегда разрешена.
– Не выйдет быть солидарной со всеми разом, – говорит Ви, прекрасно понимая, что Розмари имеет в виду. Всегда быть на стороне своего мужчины; ведь, в конце концов, только это важно. Возможно ли, думает Ви, чтобы Розмари говорила не о самой Ви? Внутри вспыхивает раздражение, а вместе с ним отчаянное желание прямо сейчас взять и рассказать Розмари все. Не только то, что рассказала в двух словах в первый вечер, как Алекс потребовал у нее раздеться, но и что было на кухне перед началом вечеринки, и что он мог сделать с женой Чемоданника, и все, что было у Ви на душе.
Но ей страшно. А если Розмари, как и Филипп, скажет, что Ви пора возвращаться?
Розмари садится. Она снова похожа на себя прежнюю – добрую оптимистку, жизнерадостную беременную женщину, которая идет спать.
– Хочешь сходить на собрание группы? Они приглашают всех желающих.
– Может быть, – отвечает Ви. Она думает о своей женской группе и о группе жен. Розмари, в глазах Ви, всегда принадлежала к последним. Выходит, все вздор, и можно запросто переходить из одной группы в другую, как заблагорассудится? Из модниц в хиппи, из епископальной церкви в иудаизм, от лака для ногтей к его отсутствию и обратно? Еще Ви думает, что хотела бы пойти на собрание, чем-то себя занять, провести пару часов в городе. Придется уговорить Филиппа разрешить ей поехать. До чего унизительно просить разрешения у чужого мужа! Но нельзя ведь оставаться здесь вечно. Раз Алекс хочет вернуть ее, значит, захочет и защитить, Хамп не собирается натравливать репортеров, никто не будет ломиться к Филиппу в дом. Чем больше Ви думает о доводах, тем яснее понимает, как сильно хочет попасть на собрание. Скажет ему, что ничего не будет говорить, только слушать, как репортер. Заинтересована, но не замешана.
