– Отстань, – отвечает она. – Прошу, оставь меня в покое.
– Я взял время на отдых, – говорит он. – Я не могу тут вечно оставаться. У меня сын растет.
Ви закрыла бы уши, если бы могла, но ей нужно натянуть платье, и плащ, и шляпу. Она запихивает чулки в сумку, а босые ноги – в ботинки.
– Это ведь ничего не меняет, – продолжает Бенджамин.
Только вчера он рассуждал, что изначально их земля не принадлежала его семье, на ней жили индейцы, и что когда-нибудь им будет положена хорошая компенсация. Он говорил об этом, безмятежно лежа в постели и явно не желая никаких изменений и компенсаций. Во второй, и последний, раз Ви бежит из красивого дома.
* * *
Примерно час спустя Ви как можно тише открывает входную дверь. Она предпочла бы навсегда остаться на улице, пройти пешком много миль до ближайшей кофейни, да хоть уйти пешком на другую планету, но на ней ни шарфа, ни перчаток (забыла, убегая от Бенджамина), а ноги в одних, без носков, ботинках, кажется, близки к обморожению. Видеть Розмари, по крайней мере сейчас, не хочется. Ви рассказала ей о мужчине по имени Бенджамин из дома в лесу. Рассказала достаточно, Розмари заулыбалась и больше ни о чем не спрашивала (в последнее время Розмари рассеянна и все чаще сама на себя не похожа). Ви не хватит сил добавить, что Бенджамин женат и у него есть ребенок. Ви не из тех, кто спит с женатыми.
Как оказалось, все-таки из тех.
Снаружи, на другом конце дома, играют дети. Надо проскользнуть наверх, прилечь, прийти в себя немного.
– Вивиан.
Это Филипп, кроме него ее больше так никто не называет.
– Минутку! – кричит Ви в ответ.
Она наклоняется расшнуровать ботинки. К счастью, негнущиеся от холода пальцы плохо справляются со шнурками, и Ви успевает перевести дух, перед тем как проследовать на голос Филиппа. В груди пульсирует боль, и, войдя в гостиную, где Филипп лежит на диване, прикрывая глаза одной рукой, Ви осознаёт, что боль даже сильнее гнева. Это Бенджамин добровольно бежал от людей, а она одинока в своем изгнании.
– Все хорошо? – Ей почти смешно слышать собственный вопрос. Больше всего на свете хочется побыть одной и выплакаться. Ви старается не смотреть на Филиппа – он в мятой рубашке, без галстука и в носках. Она еще ни разу не видела его без обуви. В ушах звенит тревога, предупреждение об опасности, о том, что боли придется на время отступить, хотя опасность и связана с болью, она исходит от очередного женатого мужчины, который разлегся на диване перед Ви, не желавшей никому вреда, но все же причинившей его.
– Уезжай, – говорит Филипп, все еще прикрыв глаза рукой.
– Где Розмари?
– Ее нет дома.
– Что случилось?
– Это моя гостиная.
– И?
– Так почему я должен тут с тобой разговаривать? Чего тебе здесь надо? Ты – дурной пример.
– Я… – Ви сбивается от растерянности. – Вы про курение? Она больше не курит. И не пьет.
– Нет. Я о тебе.
– Что вы…
– Ты шлюха. Куда ты все бегаешь, миссис Кент? Где ты бродишь часами? А теперь уже и целыми днями. Полагаешь, я ничего не знаю?
Ви и не думала, что ему обо всем известно, хотя теперь это кажется очевидным.
– Полагаешь, я не знаю про крест? – спрашивает она. Первая же грубость, которая пришла в голову. И продолжает, видя его замешательство:
– На лужайке перед вашим домом сожгли крест. И, похоже, жена тебе даже не рассказала. Она тебя бережет, а что делаешь ты, кроме мытья тарелок с героическим выражением лица, будто ты посланник небес, а не очередной урод, который пялится на сиськи ее подруги?
– О, красноречивая…
– Обругать – невелика сложность.
– Я имею в виду, – продолжает Филипп ужасающе спокойным тоном, – что ты с легкостью найдешь, у кого пожить. Розмари сказала, в женской группе тебя обожают, найдутся подруги.
– А группа тут при чем? – огрызается Ви.
Женщины в группе роста самосознания (два слова, которые Филипп, очевидно, не в силах произнести) полюбили Ви. Розмари, не спросив разрешения, рассказала им, что случилось с Ви – все, что они вдвоем так толком и не обсудили. Одна из женщин, услышав рассказ, воскликнула: «Боже мой, вы же в точности Вашти!» Остальные заохали и заахали. Оказалось, случившееся с Ви повторяло историю какой-то изгнанной царицы, жившей миллион лет назад в Древней Персии. Ви было неприятно, что Розмари взяла и всем разболтала. Вопреки явным надеждам Филиппа, женщины из этой группы Ви совсем не понравились. Она начала объяснять, что не намерена жить с какой-нибудь малознакомой еврейкой-феминисткой, но тут он резко сел на диване и выкрикнул, глядя на нее с ненавистью:
– У нас все было хорошо, пока ты не явилась! Все было хорошо!
Что-то не так – он всегда был в высшей степени сдержанным.
– Я не понимаю, – говорит Ви. – У вас и сейчас все хорошо.
Филипп смеется жутким свистящим смехом. С улицы доносятся крики детей.
– Где Розмари? – спрашивает Ви, вдруг испугавшись уже не за себя, а за подругу.
– Какой внезапный интерес. – Филипп закрывает лицо руками и стоит так какое-то время, глубоко вздыхает, потом грубо трет лицо, опускает руки. Под глазами у него страшные темные круги. – Ты, наверное, думаешь, что Розмари тебя успокоит, посоветует не обращать внимания на мои слова, – говорит он. – Мол, «оставайся, любимая подруга». Ладно, оставайся. Подожди. Пусть она сама все скажет.
Его голос вновь становится монотонным.
– Она скоро вернется. Недавно звонила.
– Откуда?
– Из больницы?
– Почему она в больнице?
– Она потеряла ребенка.
– Нет! – Ви падает на колени.
– Два дня назад началось.
– Господи…
Тишина. Потом Филипп произносит:
– Ах, как ты расстроена. Но даже не спросила, как она доберется до дома.
– Я могу ее забрать, – предлагает Ви.
– Слишком поздно. Тебя не было. Ее привезет подруга.
– Я могла бы остаться с детьми, чтобы ты поехал за ней.
– Еще раз повторяю. Тебя здесь не было. Теперь слишком поздно.
Пальцы у Ви дрожат, в них возвращается тепло. Она всхлипывает. Филипп нависает над ней, встряхивает за плечи.
– С чего это ты плачешь, – говорит он; его лицо совсем рядом. – Кем ты себя возомнила?
Ви отшатывается от него, но Филипп снова нависает и на этот раз хватает ее за грудь, одновременно сжимая и отталкивая ее.
– Убирайся, – бросает он. – Пошла вон.
Ви чувствует, что сейчас он ее толкнет. И тогда она упадет на стол за спиной и вместе со странной статуэткой ударится о стену. Но тут дверь открывается, входит Розмари и следом за ней дети. За дверью светится белое небо. Дети краснощекие от беготни, они таращатся, у девочки такой пронзительный взгляд, что у Ви сильнее колотится сердце. Но еще страшнее лицо Розмари, белое, как небо.
