Вивиан Барр в оранжевых туфлях переминается с одной ноги на другую.
– Интересно, писала ли она вам, – говорит Лили. – То есть Летти Лавлесс.
– Розмари? Сомневаюсь.
– Почему?
– Слишком гордая была.
Вивиан Барр ладонью опирается на стену. Грудь прорезали глубокие морщины. Лили понимает, что нужно избавить Вивиан от необходимости стоять в коридоре. Но задумывается о Вире. Где стоит она? Сильно ли постарела? Вышла ли замуж еще раз? На самом деле Лили не хочет все это знать. Наверное, есть на свете и кто-то, кто так же думает о Вивиан Барр, для кого она остается загадкой, дырой в душе, которая никогда не заполнится. И вот она перед Лили. Женщина с собакой в темном коридоре, которой хочется присесть. Женщина, любившая когда-то мать Лили и знающая о ней самое главное, неизменное. Она права, мама ни за что не стала бы писать в рубрику Летти Лавлесс.
– Хотите еще чаю?
Лили вслед за Вивиан Барр возвращается к столику, продолжая думать о гордости мамы и о том, как маму силой держали на лодке, а она кричала. Неужели Вивиан Барр права и мама просто забыла свой страх? Рут действительно редко казалась напуганной, даже когда умирала. Наверное, единственное, чего она боялась, – что Лили повторит судьбу Роз-мари. Но может, и это была гордость. А может быть, за гордостью, которая не позволила бы ей обратиться за советом в журнальную колонку и разыскать самую старую и самую близкую подругу, скрывался и страх.
Вивиан Барр разливает по чашкам еще одну порцию чая, они проделывают все ритуалы с сахарницей и сливками, а Джорджи достаются сливки с сахаром прямо с ложки Вивиан Барр. Лили спрашивает:
– Вы еще даете советы?
Лили в первый раз видит Вивиан Барр с широкой улыбкой. Вокруг глаз разбегаются морщинки, а сами глаза, кажется, становятся зеленее.
– Давайте попробуем, – отвечает она. Джорджи навостряет уши и с любопытством прислушивается к голосу Лили.
Лили не собиралась рассказывать эпопею с платьями Эсфири. В этом деле наконец наметился прогресс, несмотря на ядовитую пустоту. Привезли ткань и книгу с выкройками, а потом и книгу о том, как читать выкройки, которая тоже оказалась ей нужна. Но вчера ночью, вырезав выкройки и разложив на кровати, Лили осознала, что ей нечем их сшить, ведь она не купила ни ниток, ни иголок. Стало ясно, что даже с иголкой, даже если бы она не вернула швейную машинку, Лили не сшить два платья самой. Она объясняет все это Вивиан Барр, а потом рассказывает про Кайлу.
– Никак не могу решить, обратиться ли к ней за помощью, – говорит Лили. – Она уже предлагала помощь, а я отказывалась. Теперь как-то некрасиво передумывать.
– Я бы не стала, – без колебаний отвечает Вивиан Барр. – Слишком сложно. Отнесите ткань в химчистку, такую, при которой есть ателье. Если у платьев простой крой, как вы говорите, их за день сошьют. И возьмут максимум долларов двадцать.
Лили такой вариант не приходил в голову. Мысль здравая.
– Ваша мама очень хорошо шила, – добавляет Вивиан Барр.
– Я знаю. Вернее, раньше не знала, а потом выяснила.
– Разве она не шила после того, как стала Рут?
– Нет.
Вивиан Барр кивает. Она больше не улыбается.
– Вы не хотели ее разыскать? – спрашивает Лили. – Когда прошло достаточно времени?
– Я думала, что это не мое решение.
– Вы же обе жили одни.
– И?
– И в Нью-Йорке.
– Я похожа на человека, которому нужно общество?
Лили краснеет. Вивиан Барр чем-то рассержена или обижена. Пора идти. Лили начинает отодвигаться от стола. А Вивиан Барр вдруг кладет локти на стол (жест настолько же поразительный в ее исполнении, как если бы кто-то другой прилюдно испортил воздух), смотрит Лили прямо в глаза и да – напоминает ей Рут.
– Когда я жила у вас, – говорит она, – вы с братьями постоянно бегали вокруг. На улице, в доме, вверх-вниз по лестнице. Иногда казалось… Хм. Я тогда была очень ранима, ушла в себя. Я помню, что я это уже говорила. Я в здравом уме. Но порой… Словом, для ваших братьев я была как предмет мебели. А вот вы… Были такие моменты, я видела, как вы на меня смотрите, осмысленно, как будто видите что-то. Чего я сама еще не знала. Глупо звучит, я понимаю, потому что я была взрослой, а вы – маленькой девочкой. Но я вас всегда немного побаивалась.
Лили думает о сцене на кухне, которую она помнит – Лили по одну сторону стекла, Вивиан Барр по другую. Вивиан Барр тоже помнит? Так она пытается извиниться? Лили не может спросить об этом. Не может сказать ей: «Помню вас в халате, у нас на кухне, наверное, с моим отцом…» Об отце они уже поговорили. Тема закрыта. Есть ли у этой истории продолжение, возможно ли, что не одна Лили зажималась на кухне с чужим мужем? Вивиан Барр не скажет. Поэтому Лили отвечает (и это чистая правда, вот и вчера она укладывала девочек, а на душе от совершенного прегрешения был полный раздрай):
– У меня иногда бывает так со старшей дочерью, Рози. Она смотрит, и кажется, что видит вообще все. Ужасно нервирует.
Вивиан Барр довольно долго смотрит на Лили. Потом со вздохом откидывается на спинку стула, опускает одну руку вниз. Тут же рядом появляется собака и подставляет голову.
– Девочки всегда нервируют, – говорит Вивиан Барр.
Сузы. В здравом уме?
В темноте шатра Вашти на мгновение охватывает страх. Вдруг она все еще под землей, а небо, ветер, песок – лишь галлюцинация? Ответы воспаленного воображения на вопросы, которые она, казалось, перестала задавать. В ноздри проникает кислый запах. Из горла готов вырваться крик: «Я снова погребена!»
Потом вспыхивает свет. Становится видна рука, грудь… мужчина… Нет, не совсем. Мальчик, которого можно принять за мужчину, высокий и худой. Он одет только в набедренную повязку; в одной руке у него светильник, в другой нож. Вашти сразу же узнает Ица. Мальчик, потерявший мамину ложку и случайно укравший другую, из-за которого развязалась война с поселением. Проснулся первым, как она и думала. Головой он упирается в верхушку шатра, нижняя челюсть резко очерчена, как бывает у подростков, под ней выступает адамово яблоко. Вашти старается запомнить все, что видит. Она перескажет увиденное Баразу – каждый волосок, каждый ракурс – и велит рассказать Эсфири все до мельчайших подробностей. Но не о том, как мало осталось шатров, и не о запахе голода. О том, как красив ее двоюродный брат с малюсеньким ножиком в руках. Это будет знак благодарности от Вашти, хоть и незначительный, за многие часы, которые Эсфирь провела с ней в подвале, рассказывая все, что Вашти нужно знать.
– Мы вам не навредим, – говорит Бараз. Он поднимает руку – знак мира, который он показывал и Вашти в первые дни ее заточения, да так часто, что она решила, будто он владеет искусством гипноза (этот жест действительно успокаивал).
Но Иц не успокаивается, он продолжает размахивать ножом, а выражение его глубоко запавших глаз невозможно понять.
