Гиб Аянфаль поднял голову и спросил:
– Кто я? Ты помнишь меня?
– Ты – Гиб Аянфаль, мой бывший управляющий, – последовал скупой ответ.
– Хорошо. А Бэли? У тебя был ребёнок, помнишь?
На лице Хибы на миг отразилось глубокое внутреннее сомнение, после чего он изрёк, вновь скрываясь за завесой равнодушия:
– Нет. Отпусти мою руку, мне неприятна такая близость.
Гиб Аянфаль против его слов ещё крепче стиснул пальцами широкую ладонь. Внутри у него всё распирало от лютого желания сорвать с Хибы эту безличную одежду очищенного, нарядив в привычный синий комбинезон, и растрепать длинные волосы. Этот скромный наряд и смиренно заплетённая коса в какой-то миг привиделись Гиб Аянфалю злобной насмешкой над тем, каким был Хиба прежде, и едва ли не главной причиной всех зол. Он заметил, что мать Саника, оставив наблюдение, направляется к ним. Старший Чаэ снова попросил его уняться, но Гиб Аянфаль чувствовал, что не может промолчать и гневно зашептал:
– Зачем ты с ней ходишь? Она тебе только хуже сделает!
Жёсткость, появившаяся в глазах Хибы, сменилась откровенным недовольством, и он сам одним движением освободился от хватки Гиб Аянфаля. Подошедшая мать Саника взяла Багрового Ветра за руку, и он замер на месте, в один миг возвращаясь в ровное отстранённое состояние.
Гиб Аянфаль взглянул на белую матрону, кипя от праведного гнева, который он вот-вот готов был высказать. Но мать Саника посмотрела на него в ответ с таким невозмутимым спокойствием, что он просто не посмел вымолвить ни слова. Зато старший Чаэ, приблизившись к матроне, постарался исправить ситуацию.
– Госпожа! Простите его… – начал он, но мать Саника остановила его величавым жестом.
Не проронив ни слова, она развернулась и вместе с Багровым Ветром направилась к воротам обители.
– Хиба! – с отчаянием в голосе крикнул Гиб Аянфаль, но на его оклик никто не обернулся.
Гиб Аянфаль остался один. Это больше не Хиба. Там, в Низу, с ним сотворили нечто чудовищное, и теперь это никак не исправить! Гиб Аянфаль закрыл лицо руками, опускаясь на траву. Жгучие слезы потекли по щекам, опаляя ладони. Нутро заполнило тяжёлое ощущение потери, почти как после исчезновения абы Альтаса, только ещё более горькое от того, что на возвращение абы он надеялся, а вот Хиба был всё равно что мёртв. Эта была та погибель, через которую он оказался не в силах перешагнуть. Теперь он уже бывший друг.
А тем временем его обступили многие асайи. Старший Чаэ присел рядом с ним, и говорил успокаивающие слова о том, что быть может ещё не всё потеряно, и белые сёстры исцелят Багрового Ветра, и что он должен отнестись к этому с мудростью, как достойный асай. Зоэ и младший Чаэ присели с другой стороны, ничего не говоря. При этом молодой патриций и сам едва не прослезился, глядя на чужое страдание.
Остальные асайи окружили их неплотным кольцом. Они молчали, потупив задумчивые взоры. Волны, собравшиеся вокруг Гиб Аянфаля, передавали им его боль без всяких слов, и они с готовностью разделяли её так, что юный асай не ощущал их внимания на себе. Чувства, которые он не удосужился спрятать, разделились одновременно на несколько десятков сознаний и нависли над поляной монолитным волновым облаком. Это, конечно же, не укрылось от внимания Голоса, и совсем скоро к толпе подошла одна из белых сестёр обители Сэле с пурной чашей в руке.
Сестра привела волны в спокойствие, после чего приблизилась к Гиб Аянфалю, который уже успел подняться на ноги, собираясь уходить. Он не хотел сейчас иметь никаких дел с белой сестрой. Охватившая его скорбь о потерянном друге после ослабления её остальными асайями, была взята им под контроль, и он хотел скорее остаться один, чтобы поразмыслить над тем, что ему теперь делать. Однако старший Чаэ уговорил его хотя бы позволить ей исцелить следы от слёз. Сам он уверил сестру, что отведёт Гиб Аянфаля в домашнюю обитель, где непременно постарается предоставить его мастеру.
Когда Гиб Аянфаль оказался в своей комнате в долгожданном одиночестве, он в полной мере ощутил, что его терзают болезненные мысли. Весь строй Онсарры в один миг предстал перед ним в совершенно ином свете, нежели он привык видеть. Святые справедливость, истина и милосердие, бережно хранимые под покровом Белой Вечности…. Эти идеалы истинных асайев, впитываемые каждым с пробуждения, вздрогнули и разлетелись в прах. Осталась лишь Белая Вечность. Но такова ли она, какой он привык её мнить, ныряя в волны? Он видит то, что хочет Голос Ганагура. Он должен знать больше, чтобы иметь возможность и право выбирать – остаться с Голосом или… последовать зову других сверхсуществ.
Гиб Аянфаль вдруг почувствовал себя как никогда ограниченным. Это ощущение всколыхнуло в нём жгучую ярость и желание немедленно хоть что-нибудь изменить. За всю свою историю, тянущуюся в глубины звёздных циклов, асайи последовательно отвоёвывали свободу у окружающего мира. Свободу изменяться и распоряжаться течением жизни по своей воле. Понятие «истинного асайя», ограждающее характеры от черт, свойственных искажённым, прежде ничем не задевало Гиб Аянфаля. Но сейчас он вдруг явственно налагаемые им узы.
Все эти мысли неуёмно терзали юного асайя, как вдруг его сознание, которое прежде заполнял тревожащийся Голос, резко очистилось от всех мыслей и волновых видений. Гиб Аянфаль даже замер, сидя на ложе, не шевелясь и вслушиваясь в эту неведомую пустоту, какой он не видел никогда прежде. Пустота заполнила его всего, отрезав от внешнего мира, и вдруг в ней прозвучало грозное предвестье – Гиб Аянфаль однажды может оказаться на пороге забвения ещё более глубокого чем то, которое настигло Хибу. Пути, что приведут его к этому, долги и трудны. Но он должен уже сейчас найти способ обезопасить себя, если хочет остаться самим собой.
После тишина отступила, и Гиб Аянфаль вновь остался наедине с собой. Неожиданное видение ошеломило его так, так что он даже отвлёкся от своих переживаний. Впервые в жизни он услышал нечто окромя Голоса. Высшее сознание желало, чтобы он сохранил себя, находя его путь и поступки правильными. И таким заветом Гиб Аянфаль не мог пренебречь. Ведь если он всё забудет, то потеряет не только себя, но и своих родичей, так как тонковолновая связь утратится во время глубокого забвения. Вместе с его памятью исчезнет и история о том, какими были настоящие Хиба, Бэли и Лийт, о котором он пообещал помнить.
Он во что бы то ни стало должен сохранить своё имя и часть воспоминаний. Эта мысль захлёстывала его со всей страстью! Что бы ни было причиной его забвения, но сохранив эти важные части своего сознания где-нибудь, он сможет вернуться к себе-прежнему!
Гиб Аянфаль пристально осмотрелся. Он может внести эту информацию хоть в проектную карту, пускай их и понадобится десятки тысяч. Но карты, как и всякие вещи, способны теряться и приходить в негодность. Его могут выслушать безбрежные волны, но он – не техник, чтобы настолько доверять им и надеяться на Глобальную Память. Много ли он нашёл в ней, когда пытался понять, что с ним случилось в тот далёкий вечер, когда он возвращался в Рутту? Ему нужна не вещь, ему нужен кто-то, кто согласился бы сберечь воспоминания и затем помог ему вспомнить. Лийт пошёл к нему перед исчезновением, значит, и он сам тоже должен к кому-то пойти. Если не останется живой памяти, то что вообще можно будет сохранить?
