«Гиб Аянфаль, асайи Онсарры страшится твоего поступка» – неожиданно произнёс Голос Ганагура сквозь заполнивший сознание информационный хаос, – «Собор патрициев решит, как направить тебя».
Гиб Аянфаль ничего не мог возразить на это. Сознание покинуло его тело вместе с тем, как волны окончательно оторвали его от стены и понесли на губительную высоту. Он уже не увидел, как подоспевший под сень башни Гэрер Гэнци своей силой отстранил мощное поле волнового концентратора и ловко поймал его упавшее вниз тело. С ним он вернулся к беспокоившимся асайям, среди которых чернели одеяния стражей.
Объединённое сознание на площади металось в смятении, и тщетно старшие патриции старались заглушить коллективные мыслетоки, разносившие всюду весть о страшном происшествии. Тяжёлый страх перед тем, что царствовавший вот уже многие циклы порядок пошатнётся с исчезновением Сэле и распадом Триады, сам собою зарождался в нутре каждого присутствующего и, попадая в волны, мчался далеко за пределы Рутты к соседним твердыням. Салангур был обезглавлен. За всё время с эпохи самой Гаэ Онсарры асайи не переживали ничего подобного, и никто из них не мог и представить, что теперь делать. А общий ужас перед исчезновением из волн только возрастал, подпитываемый этими паническими мыслями, и отравлял собой вышедшие из-под контроля глобальные эмоции.
Среди поднимавшегося информационного хаоса только консул Гейст оставалась невозмутимой и, стоя на верхней террасе, продолжала всё так же спокойно взирать на происходящее сквозь полосу чёрной кибахи.
Глава 23. Сады Церто
Гиб Аянфаль пришёл в себя, ощутив, что лежит на мягком ложе. Он открыл глаза и осмотрелся. Просторная белая комната, за прозрачными вратами которой виднелись ветви пасочников, была ему незнакома, но казалась вполне обычной для обителей Рутты. Вот только он не ощущал ни малейшего веяния вездесущих волн, а воздух вокруг был наполнен такой тишиной, что казалось, гудел от собственной тяжести. Гиб Аянфаль прислушался к пространству. Эта комната, соседний зал с чашей для пасоки и сад перед ними – всё, что он мог уловить. А дальше глухая пустота, ограждённая от доступа. Почувствовав внутреннее беспокойство, он поспешно приложил ладонь к стене и обнаружил, что движение серой пыли в её стеблях заблокировано – мельчайшие частицы застыли, образуя прочную сетку, и воздействовать на них можно было только сняв знак запрета. Это Гиб Аянфаль тут же и попытался сделать, так как подобное ограничение было ему непонятно, но у него ничего не вышло. Должно быть, запрет был наложен весьма сильным патрицием-архитектором. Значит, всё, что он видит – единственное пространство, доступное ему сейчас.
Гиб Аянфаль порывисто поднялся с ложа и вышел на воздух, глядя на оранжевое небо, видневшееся высоко за ограждающим сад непреодолимым барьером. В его разуме прежде опустошённом, пробились первые мысли и воспоминания о том, что случилось, судя по чувству времени, два дня назад.
Это было подобно кошмарному видению из сонных волн. Консул Сэле исчез прямо из его рук, а он сам угодил в жерло башни. И последние слова Голоса о том, что теперь собор патрициев направит его путь… Неужели Голос имел в виду суд? Неужели его поступок сочли за нарушение порядка, подлежащее разбирательству? Гиб Аянфаль не мог в это поверить. Он бежал за Сэле только чтобы оградить от опасности его и других асайев. Патриции должны будут понять это. А если они упорно будут считать иначе? При одной мысли об этом его нутро переполнялось яростным протестом.
Охваченный волнительными мыслями, он быстро обследовал сад и остановился посередине, впервые осознав, что его лишили свободы передвижения, заточив в эту мирную с виду обитель и обойдясь с ним как с искажённым! Его тут же охватил гнев, который было совершенно некому высказать, и от того переносить его было куда как сложнее.
А в это время сквозь пылающие помыслы пробился Голос Ганагура:
«Ты в садах Церто, Гиб Аянфаль. Сюда тебя принесли после того, как исцелили пурное тело» – промолвил он, – «Это обитель, где асай ждёт судебного собора, который направит его на верный путь. Обычно я не пробуждаю никого прежде суда, дабы не причинять муки изоляции от волн, но к тебе скоро придут, дитя. Потому пришло время проснуться».
«Но почему?» – воззвал к Голосу Гиб Аянфаль, впервые за долгое время цепляясь за этого единственного собеседника, – «Что я совершил?»
«Ты и сам помнишь. А то, почему твой поступок был так расценён, тебе объяснит тот, кто вскоре посетит тебя. Будь сдержан, как истинный асай, и тогда к тебе отнесутся благосклонно».
Голос смолк и больше не раздавался, сколь бы настойчиво не обращался к нему строитель. Никогда прежде глуховатое звучание коллективной воли не было для него столь желанно.
Гиб Аянфаль опустился на траву под одним из деревьев. Значит, его будут судить. Что ж, перед собором он сможет открыть свои мотивы, и тогда всё должно будет встать на свои места. Хотя исчезновение консула Сэле не пройдёт бесследно для твердынь Онсарры. Прежде такого никогда не случалось. Народ асайев лишился того, кто всегда вёл его в противостоянии неслышащим, искажённым и прочим тёмным силам. Страшно подумать, что будет…
Может быть, патриции потому и вызывают его на собор, чтобы узнать всё? И сейчас оградили, чтобы никто из противников Сэле не добрался до него? Нет, тогда бы он чувствовал себя защищённым, а не запертым в неволе. И тогда никто не держал бы его в неведении.
Знал бы аба Альтас… Вспомнив о нём, Гиб Аянфаль ощутил жгучий стыд. Никогда прежде он не хотел, чтобы аба увидел его подлежащим суду. По словам абы, деяние, настолько нарушавшее порядок, было позором. Прежде, благодаря воспитанию, Гиб Аянфалю казалось, что попасть под суд собора были достойны только искажённые, чьё место в Низу. Но теперь он на опыте знал, что не всё так просто – патриции могут осудить и того, кто видит порядок иначе. Как его друга Хибу. Он подумал о том, что сейчас невольно повторяет его судьбу. Может быть, после пленения стражами, Хиба ждал суда в этом же саду, так же размышлял о дальнейшем пути, сидя под ветвями замершего в безветрии пасочника. Только он-то знал свои причины нахождения тут, а Гиб Аянфаль не видел ни в чём вины, и оттого чувствовал себя чудовищно уязвлённым. От ощущения несправедливости к глазам его даже подступили пылевые слёзы, но он сдержал их, не желая демонстрировать чувства окружающей тишине. В том, что за ним могут наблюдать, Гиб Аянфаль не сомневался.
Но вот звучание безмолвия вдруг всколыхнулось от чьего-то внутреннего поля. В сад вошли двое. Гиб Аянфаль поднялся и, не веря своим глазам, увидел, как из-за бесплодных ветвей вышли чёрный страж и Ае. Старший родич величаво взглянул на стража, и тот, почтительно вскинув голову, оставил его, уходя в невидимый ход.
Ае прошёл в сад и остановился в шаге от строителя, молча окидывая его взглядом с ног до головы.
– Ае… – произнёс Гиб Аянфаль, приближаясь к нему и не находя сил на остальные слова.
Лицо Ае смягчилось. Он привлёк младшего родича к себе, и, склонившись, приник лбом к его лбу, закрывая глаза. Гиб Аянфаль не слышал его мыслей, он только чувствовал, как целиком оказался погружён в исполненное рассудительного покоя внутреннее поле. Казалось, что сейчас рухнули в прах все преграды, выросшие между ними в последнее время. Гиб Аянфаль впервые понял, что даже при совершенно разных мнениях они останутся вместе как родичи. Сейчас и навсегда. Ае не осуждал его за случившееся, как бы сам не расценил увиденное у подножия башни.
