Софи кивнула. Что ж, по крайней мере ему понравились эти два портрета, которые она писала с такой любовью. Софи твердила себе, что она совсем не собирается плакать, во всяком случае, на глазах у этого человека.
— И это все? — недоверчиво спросил Эдвард.
— Сцена у большого дома великолепна, и я ею искренне восхищен, но мои клиенты не покупают даже жанровых картин Милле, так что вряд ли их заинтересует работа мадемуазель. Очень жаль, но я не могу ее купить.
Софи тяжело сглотнула.
— А как насчет натюрморта с цветами? — поинтересовался Эдвард. — Это же просто фантастика!
— Согласен. Но мне его никогда не продать.
Софи нервно заморгала.
— Но вам он нравится? — настаивал Эдвард.
— Мне он очень нравится. Он необычен. Это сильная работа. Она напоминает мне Сезанна. Вы о нем слышали? Мы очень редко покупаем его картины. Их очень трудно, почти невозможно продать. Вообще говоря, натюрморты всегда тяжело продаются.
Желание расплакаться вдруг исчезло. Софи едва верила своим ушам.
— Я видела работу Сезанна, — негромко сказала она. — Всего однажды. Он очень, очень хорош!
— И вы тоже, — улыбаясь, сказал Жак. — Вы не должны впадать в уныние, мадемуазель. Возможно, вас утешит то, что Сезанна плохо покупают. А я бы хотел приобрести еще и портрет месье Деланца.
Софи на мгновение замерла, потом ее сердце подпрыгнуло и бешено застучало.
— Вы хотите?..
— Я не уверен, что смогу быстро его продать. Но у меня есть несколько постоянных покупателей, которых он, вполне возможно, заинтересует. Совершенно ясно, мадемуазель, что ваша сильная сторона — портретная живопись. Эта работа просто безупречна. Она поражает. Так что я ее покупаю, уж слишком она нравится мне самому.
Отчаяние Софи превратилось в безудержный восторг.
— Эдвард! Он возьмет твой портрет!
— Я слышал, — усмехнулся Эдвард.
— Видите ли, — весело сказал Жак, — я деловой человек. И для меня, поверьте, довольно необычно покупать так много работ неизвестной художницы. — Его карие глаза тепло смотрели на Софи.
— Вот как? — пискнула девушка.
— Oui, vraiment
[3]
. Если я говорю, что вы талантливы, и при этом покупаю сразу три ваши работы, то вы должны понимать — я отвечаю за каждое свое слово.
Софи подумала, что хорошо бы уцепиться за что-нибудь, чтобы не взлететь под потолок, подобно воздушному шарику. И она ухватилась за руку Эдварда.
— Я как раз начала новую работу, месье.
— Если мне удастся продать то, что я покупаю сейчас, то наша галерея приобретет и другие ваши работы, — сказал Жак, и Софи просияла. — Но позвольте вам дать совет… Если вы хотите продавать свои картины, мадемуазель, не пишите натюрмортов и жанровых сцен, просто потому, что на них очень трудно найти покупателя. Занимайтесь портретной живописью.
Софи восторженно кивнула:
— Новая работа будет в том же стиле, что и «Джентльмен в Ньюпорте».
— Отлично, — кивнул Жак. — А теперь — к делу?
Софи затаила дыхание, когда Жак достал из внутреннего кармана бумажник и вынул оттуда пачку банкнот.
— Я готов предложить вам двести долларов, — сказал он. — За три портрета.
— Двести долларов! — эхом повторила Софи. Конечно, это немного, но ведь Софи вообще не верила, что ей когда-либо удастся продать хоть одну из своих работ, и она была до дрожи взволнована предстоящей сделкой.
Но Эдвард шагнул вперед, не позволив Софи взять деньги.
— Извините, — вмешался он, сухо улыбаясь, — но двести долларов — это совершенно неприемлемо.
— Эдвард! — испугалась Софи. Жак вскинул голову:
— Вы представитель мадемуазель О'Нил, месье?
— Разумеется. По сто долларов за маленькие портреты и тысяча за мой.
Софи задохнулась.
— По пятьдесят за маленькие портреты, триста за ваш, — не моргнув глазом ответил Жак.
— По семьдесят пять за маленькие, пятьсот за мой.
— Договорились.
Мужчины, довольные, обменялись улыбками, а Софи, не в состоянии вымолвить хоть слово, во все глаза смотрела, как Дюран-Ру отсчитывает шестьсот пятьдесят долларов.
— Если ваши работы будут иметь успех, я приду снова, — пообещал он.
Софи по-прежнему молчала. Ей удалось лишь изумленно кивнуть.
— Я пришлю за картинами завтра утром, — сказал Жак. — Аu revoir
[4]
.
И он ушел.
— Софи?.. — окликнул девушку усмехающийся Эдвард.
— О! — Раскинув руки, она радостно закружилась. Она кружилась и кружилась, забыв о больной ноге, пока не споткнулась слегка, и тут же оказалась в руках Эдварда.
— Ну что, счастлива? — спросил он. Софи схватилась за отвороты его пиджака.
— Я в восторге! Ох, Эдвард, я всем этим обязана тебе! Это величайший день в моей жизни!
Руки Эдварда скользнули к ее пояснице и замерли там. Он слегка прижал Софи к себе.
— Ты мне ничем не обязана, моя хорошая. Благодари саму себя, Софи. Ты невероятно талантлива, дорогая.
Софи откинула голову и расхохоталась, радуясь успеху.
Эдвард тоже рассмеялся, и низкие тона его смеха смешались с ее женственным альтом. А потом Софи взлетела в воздух. Она смеялась, пока Эдвард кружил ее, радуясь и торжествуя вместе с ней. Когда ноги Софи наконец коснулись пола, девушка пошатнулась. Она крепко ухватилась за Эдварда, и он обнял ее. И в это мгновение Софи почувствовала, как волна истинной любви с головокружительной скоростью и неодолимой силой затопила каждую клеточку ее тела. Но ее это уже не пугало. Она покорилась чувству, и это было прекрасно.
— Я так счастлив за тебя, Софи, — прошептал Эдвард ей на ухо. — И мне радостно видеть, что ты тоже счастлива.
Софи оторвалась от его груди и посмотрела ему в глаза. Он должен знать…
— Это ты сделал меня счастливой, Эдвард, — услышала она собственный голос.
Он серьезно посмотрел на нее, улыбка сбежала с его губ, голубые глаза потемнели.
Софи почувствовала дрожь его тела и ответно вздрогнула.
— Спасибо, — мягко произнесла она.
Их союз неизбежен. Теперь Софи это знала.
На лице Эдварда появилось странное напряжение.
— Не за что…
Софи вдруг ощутила себя беспечной и энергичной, дерзкой и непобедимой, она знала, что Эдвард так же страстно желает ее сейчас, как она желает его. Она подняла руку, прижала ладонь к его щеке, и горячая нежность, вскипевшая в ее груди, стала почти болезненной. Эдвард не шевельнулся. Он словно окаменел, его сверкающий взгляд не отрывался от глаз Софи, а она позволила своим пальцам осторожно скользнуть по его подбородку и чуть задрожала, почувствовав шершавость его кожи, и ей захотелось иметь право ласкать его открыто, везде и всегда…
