Баринов молчал. Ситуация действительно оборачивалась не в нашу пользу.
— Слушайте, дружинники, — с плохо скрытым раздражением сказал Корышев. — Я не ем надзирателей ни на ужин, ни на завтрак. Оставьте меня в покое. Я не виноват, что вам что-то показалось, привиделось и послышалось. Снимайте с меня наручники и убирайтесь к чёртовой матери!
У Баринова грозно затрещала рация. Он потянул её из держателя на рукаве.
— … Всем группам в районе Новолитовской и поблизости! Ситуация ноль! Срочно нужна силовая поддержка!
Димка с сожалением цокнул языком:
— Ну как назло, ни раньше, ни позже… Лад, я бы промолчал, но по нулёвке надо ехать.
— Ты кому объясняешь? — вздохнула я.
— Баринов на Мира! — отозвался он в микрофон. — Выезжаем на точку!
Там тоже какая-то беда на этой Новолитовской. И раз ситуация ноль, значит, или кто-то из наших, или обычные люди в опасности. И все дежурные группы, кто сравнительно недалеко, отзовутся и поедут, если, конечно, совесть не потеряли. Баринов не потерял.
— Ребята, в машину, быстро! — скомандовал Димка.
Его напарники моментально исчезли из квартиры.
Баринов нетерпеливо кивнул и мне:
— Ну, что стоишь? И ты давай в машину.
— Вам нельзя меня брать, ты же знаешь.
— А мы тебя в машине запрём. Отработаем вызов и сюда вернёмся. Этот… — Баринов мотнул головой в сторону кикиморы, — … в наручниках и ссаных штанах из квартиры никуда не денется.
— Давай, я лучше здесь останусь. На всякий случай.
Баринов на несколько секунд задумался.
— Ладно, оставайся, — решил он. — С руками за спиной он будет вести себя хорошо… Правда, Корышев?
Кикимора покосился на нас и, не открывая рта, утвердительно угукнул.
Я пошла за Бариновым в прихожую.
— Ты повнимательнее с ним, — серьёзно сказал Димка, выходя из квартиры. — Так-то он в нашей конторе на хорошем счету, но сейчас он зол, оскорблён и унижен, поэтому лучше к нему близко не подходи. Не рискуй. Дождись нас. Я ещё по пути с Карпенко поговорю, расскажу всё, как есть, посмотрим, затеет он расследование по форме или скажет нам Корышеву извинения принести…
— И если извинения?
Баринов оглянулся, уже спускаясь с лестницы:
— Тогда извинимся. А душу из него потом всё-таки вытрясем. Я ж его насквозь вижу: он что-то знает, но не хочет говорить.
Я захлопнула дверь и вернулась в комнату. Корышев сидел на прежнем месте у стены, и его несильно, но заметно потрясывало.
Увидев меня, он демонстративно отвернулся.
Я села на диван, вынула телефон, набрала Макса. «Аппарат абонента выключен…»
Что же с тобой случилось, Максюша?
Я редко так его вслух называю, и только наедине. Он всегда напускает на себя такой суровый вид, и это с ласковым именем совсем не вяжется.
Когда ввели закон о поднадзорных группах, выяснилось, что я, так мечтавшая быть официально зачисленной в дружину, должна забыть об этом раз и навсегда. Всего лишь потому, что я дочь кикиморы. Поняв, что за мной теперь будут постоянно наблюдать, что надо мной будут стоять опекуны и держать свечку надзиратели, я была в отчаянии. Спасибо Карпенко, тогда он ещё отнёсся ко мне если не как к дочери полка, то как к сестре дружины, то есть, как к одной из них. И надзирателя выделил самого образцового, как он сказал. Я плохо знала Максима Серова: только в лицо да по имени, невозможно же завести приятельские отношения со всеми дружинниками сразу. Известно про него было только то, что он унылый педант и кикимор ненавидит. Так что, представив себе угрюмую физиономию своего надзирателя, я поблагодарила судьбу за то, что плановые визиты по графику полагаются всего раз в две недели, и это можно пережить.
И началась моя жизнь в качестве поднадзорной. Максим приходил точно по графику. Был вежлив, вопросы задавал только предусмотренные инструкцией, подсовывал лист посещений на подпись, произносил все необходимые напутственные слова и исчезал. «Я занимаюсь с тобой ерундой», — сказал он мне как-то с досадой. — «Это такой бредовый закон! Ясно же, что ККМР к генетике никакого отношения не имеет». «Так не приходи, в чём дело-то?» — удивилась я. — «Давай, я тебе лист этот на год вперёд подпишу». Он только головой покачал: «Нет, будем делать всё, как положено. Надо так надо».
Он приходил, как и раньше, один раз в две недели по графику и иногда без предупреждения, записывая это в лист посещений, как внеплановый визит. Только дурацких вопросов по инструкции больше не задавал. Мы просто беседовали о том, о сём. Оказалось, что Макс совсем не угрюмый и не злой, что он много знает, умеет заразительно улыбаться и неплохо справляется с починкой бытовой техники. Руки у него были умелые, движения плавные, а вечно печальный взгляд… ну, что ж, видимо, была к тому причина.
Однажды он приехал внезапно, не в гражданском, как ребята обычно ходят по квартирам, а в форменной куртке, порезанной и заляпанной свежей кровью. Показал глубоко пропоротые царапины на шее. «Ты извини», — сказал он виновато. — «Я не могу в таком виде дома появиться. Мне надо привести себя в порядок. Пустишь?» Я обработала ему раны, выстирала, высушила и зашила куртку, не задавая вопросов. «Всё, можешь идти. Теперь жена не испугается». «Да не жена», — усмехнулся он. — «Я с отцом живу. У него от такого зрелища третий инфаркт случиться может».
И вот как-то раз я поймала себя на том, что к плановому визиту своего надзирателя стараюсь надеть одёжку покрасивее. И мне казалось, что он это замечает. А на службе я пыталась не сталкиваться с ним и в рейды с его группой не напрашивалась. Мне казалось, что будет заметно, как я на него глазею.
«Зачем ты столько времени проводишь с кикиморами? В подвале за ними ухаживаешь, в рейды вмешиваешься?» — спросил он как-то, и в его голосе прозвучало осуждение. «Помогаю. Просто помогаю. Должен же им кто-то помогать», — ответила я. Макс тогда ничего не сказал, но было видно, что мой ответ ему не очень-то понравился. И мне это было неприятно. Я всё равно бы делала то, то считаю нужным, в любом случае, но оказалось, что мнение Макса для меня важно. И мне было нужно понять, почему он меня не одобряет. На следующий день я кинулась выведывать информацию о Максе, и знающие люди в дружине меня просветили, что несколько лет назад Максим потерял брата, который влюбился в девчонку-кикимору, жил с ней, любил-лелеял, научился помогать в коконах, а она убила его. Без умысла, конечно же. Просто так получилось, так у кикимор бывает. Мать Макса от такого горя оправиться не смогла и вскоре умерла, и теперь мой надзиратель своих поднадзорных кикимор не жалует ещё сильнее, чем прежде, хотя на его работе это не отражается, он просто следует инструкциям.
Однажды Макс появился у моей двери поздно вечером с двумя огромными коробками с пиццей. «Это что, внеплановый визит?» — удивилась я. «Не совсем. У тебя чай есть? А то вот», — он тряхнул коробками. — «С самого утра поесть было некогда». «Так, что аж переночевать негде?..» — дёрнул меня чёрт за язык. «Нет, с этим-то как раз всё в порядке, — неловко усмехнулся он и пожал плечами. — «Извини, кажется, я плохо подумал… Ничего, поужинаю дома». Он ушёл, а я всю ночь прошмыгала носом на пустой кухне. Мне так хотелось как-то вернуть Макса, но я не представляла себе, как. Позвонить и сказать, что ничего такого я в виду не имела, и что он неправильно меня понял и зря ушёл? Чем дольше я раздумывала, позвонить или нет, тем этот звонок становился всё более бессмысленным. В следующий раз Макс пришёл только в день очередного планового посещения и ничем не подал вида, что между нами что-то не срослось.
