Я прижала ладонь к губам.
— Не надо здесь стоять, — проговорил Марецкий мне в затылок. — Ты сможешь подойти к нему не раньше, чем его начнут грузить в скорую.
Я кивнула, отступила в коридор и заставила себя отвернуться и пойти дальше.
Там, в дальнем конце коридора, у решёток камер стояли ребята, а неподалёку на ящике с противопожарным инвентарём сидел Димка Баринов. От тоже был весь перемазан в уже подсохшей крови, правые рукава куртки и рубашки отрезаны, а рука туго замотана бинтом от запястья до ключицы с перехлёстом вокруг груди и шеи.
— Дима! — я бросилась к нему.
Он зашевелился, выпрямляясь, честно попытался улыбнуться и неловко обнял меня здоровой рукой.
— Дим, что же теперь будет?! — прошептала я.
— Да ничего хорошего не будет, — вздохнул он. — Надеюсь, Эрик выживет.
О другом исходе мне даже подумать было страшно.
— Чем она вас так?
— Да я сам не понял, — виновато проговорил Баринов.
— Это было стекло от смартфона, — буркнул стоящий рядом Марецкий. — У Малера смартфон выпал. Топтались они, видимо, по нему. Корпус разбился, стекло вдоль треснуло. Нашли уже обе половины стекла, одна в каморке осталась, другую здесь в коридоре подняли, должно быть, уронила она, пока ты её в камеру волок.
— Должно быть, так, — согласился Баринов и вздохнул. — Ох, чувствую, закрутит Карпенко гайки… Ты ещё пропала куда-то. Я тебе звонил, звонил…
— Я телефон потеряла.
— Опять? — усмехнулся Баринов. — Умеешь же, а главное, вовремя.
Марецкий придирчиво оглядел нас:
— Лада, ты не подведи меня. Сидите тихонько, хорошо?
Я кивнула, и Марецкий пошёл к выходу.
— Дима, ты как, очень больно?
Он поморщился:
— Да не очень. Обезболивающее мне вкололи. Но руку здорово дёргает. Как бы зараза какая-нибудь не попала.
— Тебе наверняка вкололи всё, что нужно, не волнуйся. Отвезут тебя в больницу, обследуют, всё будет хорошо.
— Да не хочу я в больницу, — нервно фыркнул Баринов. — Мне бы дома отлежаться, и никаких проблем. Хотел уйти, так не пустили… Всё равно, сейчас попрошу, чтобы мне ещё что-нибудь дали, и домой поеду.
— Странные вы, мужики, — вздохнула я. — Заразы боитесь, стоматологов боитесь, от температуры небольшой уже помираете. Но в больницу — никогда и ни за что. И все вы такие, не ты один.
Баринов только неопределённо махнул рукой.
— Слушай, — сказал он вдруг. — Ты рассчитывай на меня, если что.
— Это ты о чём?
— Ну… Если Макса не отыщут, или Эрик… — промямлил Баринов, и тут же в сердцах сплюнул. — Ой, дурак я!.. Ладка, не обращай внимания, хреново мне, оттого несу чушь всякую. В порядке будут твои мужики, обязательно!
— Да, конечно, — кивнула я, стараясь сохранять спокойствие. — Спасибо, Дима.
Я встала с ящика и подошла к ребятам, что стояли около камер.
Камеры для буйных кикимор были узкими, чуть больше метра в ширину, и длинными. Кикимора на взводе то кидается, то забивается в дальний угол. Вот и сделали им в камерах такие дальние углы.
Когда я подошла, ребята негромко переговаривались, но, увидев меня, замолчали.
— Ну, что тут? — спросила я.
— Сидит, у дальней стенки, — чуть запинаясь, ответил мальчишка-дружинник, видимо, тот самый, молодой и глупый.
— К решётке давно подходила?
— Да вроде совсем не подходила, — мальчишка взялся за решётку и приблизил лицо к прутьям, вглядываясь.
— Ты дурак что ли? — фыркнула я. — Прыгнет — без глаз останешься.
Мальчишка отпрянул.
Я посмотрела на остальных. Нормальные ребята вроде, должны понимать, что к чему.
— А вы куда смотрите? — упрекнула я их.
— А пусть учится, — недобро заметил один из бывалых.
— Ну, не так же!
— А почему не так? Может, реакция лучше станет и соображать начнёт.
И я поняла, в чём дело. Парни пытались наказать труса. Сняли с себя ответственность за него.
— Зря вы это.
— Нам виднее, — возразил бывалый.
Он хотел ещё что-то сказать, как потное обнажённое тело, облепленное сверху до пояса рыжими прядями, метнулось из глубины камеры и с силой ударилось о прутья решётки.
Мы все отскочили к противоположной стене коридора. Вероника через пару секунд снова исчезла в глубине камеры.
— Сколько её корёжит уже, третий час пошёл? — уточнил мальчишка, с опаской поглядывая на решётку. — Пора бы уже угомониться…
— То есть ты хочешь дождаться, чтобы она угомонилась? — с горьким сарказмом в голосе отозвался другой. — Думаешь, попасть легче будет? Поверь мне, попасть легче сейчас.
— Куда попасть?! — перебила я говорившего. — В Веронику?! Чем?
Дружинник покачал головой:
— Ладка, иди отсюда, от греха подальше…
Я рванулась обратно к Баринову. Он сидел на том же месте и угрюмо смотрел перед собой, прижимая к себе раненую руку.
— Дима, что они собираются с ней сделать?
Димка стрельнул глазами в мою сторону и покривился:
— Лад, ну что ты, как впервые… Смысла нет её дальше тянуть. Всё. Карпенко приказал убрать. Прямая угроза человеческой жизни. Не сейчас, так через неделю — всё. Не мы, так ребята в изоляторе. Возиться не будут…
И тут в дверях спальни началось какое-то шевеление. Загремели складные носилки, превращаясь в тележку, послышались отрывистые команды.
Тележку с Эриком с некоторыми затруднениями, но всё-таки довольно быстро вытащили в узкий коридор и повезли к выходу. Следом пошли медики со своими чемоданами аппаратуры. Я оставила Баринова и побежала за врачами наверх.
Когда я залезала в скорую, меня пытались прогнать, но я не из тех, кого в такой ситуации так просто можно выгнать. Врачи снова принялись разворачивать свою мобильную реанимацию, а я уже сидела рядом с Эриком и держала его за руку.
Дядя был бледен, как мел, и весь истыкан катетерами. Глубоко прорезанные раны на шее и на груди были скрыты под повязками и стягивающими скобками. Шея Эрика пострадала очень сильно, видимо, поэтому его не решились интубировать. Но он дышал, хоть и не очень глубоко, но самостоятельно.
Несколько манипуляций с датчиками и катетерами, и Эрик открыл глаза. Меня он сразу узнал и попытался что-то сказать.
— Эрик, ты не вздумай бросать меня, слышишь? — прошипела я ему. — Вот попробуй только!..
Он легонько мотнул головой и облизнул губы.
— Вот и молодец. Держись. Я с тобой буду.
