Эрик замер, потом несколько раз тревожно моргнул и зашевелил губами. Но сказать у него так ничего и не получилось.
— Девушка, вы родственница? — обратился ко мне один из врачей.
— Да, я единственная его родственница.
— Поедете с ним?
— Конечно.
Над головой Эрика укрепили капельницу. Через пару минут он снова открыл глаза.
— Ладка, где она? — Эрик заговорил еле слышным шёпотом, но разборчиво.
— Кто? Вероника? Да в камере, конечно. Где же ещё?
— Что с ней? — Эрик снова облизнул губы и неожиданно сильно вцепился мне в руку.
— Эрик… — я погладила его измазанный лоб и окровавленные волосы. — Эрик, ну ты же знаешь, теперь её на комиссию и в изолятор…
— Убьют они её, Ладка… Какая комиссия? Наши же убьют…
— Эрик, разве ты не знал, что этим кончится?! Неужели ты не понимал, что она опасна?! Тебе же говорили сто раз!.. Кому это всё было нужно?!
— Мне. Мне было нужно… — прошептал Эрик. — Эта девочка должна жить.
Я почувствовала, что сейчас зареву. От острой жалости к Эрику и от своего бессилия.
— Эрик, — я сделала последнюю попытку. — Ты же знаешь, есть кикиморы, которые действительно опасны. Она из таких. Она там сейчас на прутья кидается, и войди ты к ней ещё раз, она ещё раз на тебя нападёт…
— Она нужна мне, Ладка. А они просто убьют её…
Водитель завёл двигатель. Медики заняли свои места.
Эрик печально смотрел в потолок, и у него дрожали губы. Потом он медленно закрыл глаза, продолжая сжимать мою руку.
— Я не поеду! — громко произнесла я.
— Однако, семь пятниц у вас, барышня, — с неприязнью сказал врач, открывая мне тяжёлую дверь.
Я погладила руку Эрика, высвободила свою и вылезла из скорой.
Второй машины уже не было, видимо, она увезла Диму Баринова.
Я побежала к подъезду.
У входа стояли всё те же трое дружинников, которые были у камеры Вероники. Теперь они курили и раздражённо переругивались.
— … А я тебе ещё раз говорю, — уже со злостью пытался втолковать более опытный парень молодому. — Одно дело стрелять в бешеную тварь, зная, что она только что покалечила твоего товарища, и может покалечить ещё народу. И совсем другое дело стрелять в тварь, когда она уже снова ничем на вид от человека не отличается. Не веришь? Хочешь проверить на себе? Ну, давай, если умнее остальных…
— Ребята!
Они обернулись ко мне.
— Ребята, пожалуйста, не надо этого делать. Так нельзя.
Я знала всё, что они могли бы мне сказать, если бы захотели: всё то же, что я только что пыталась втолковать Эрику. Но ребята не захотят тратить время и что-то мне объяснять. У них приказ. Да и помимо приказа они сами не прочь разобраться с этим.
— Лада, тебе лучше уйти, — сказал один. — Держись-ка подальше от всего этого.
Я не стала с ними спорить. Пробежала по пустому коридору подвала, подошла вплотную к решётке, взялась за прутья.
Код на электронном замке камеры известен персоналу и не должен быть известен кикиморам. Но поскольку многие кикиморы жили в подвале подолгу, у них мог появиться доступ к коду. Чтобы этого не произошло, код меняли каждую неделю, и как раз вчера его должны были сменить ещё раз. Но я — особый персонал. Мы с Эриком знали ещё и код сброса, то есть могли открыть камеры в любой момент.
Привалившись плечом к замку, я быстро набрала код сброса, приоткрыла решётку, шмыгнула в камеру, захлопнула дверцу и сделала пару шагов вглубь.
— Вероника!
У дальней стены шевельнулся тёмный бесформенный ком.
Я шагнула ещё.
— Не бойся, это я — Лада.
Она застыла и тяжело засопела.
— Вероника, ты слышишь меня? Ты меня узнаёшь?
Когда кикимора в таком состоянии, даже при ярком свете и в просторном помещении невозможно на глаз определить, очнулась она или всё ещё не здесь. Вот бросится на тебя, и сразу всё ясно. Но свет не помешал бы мне сейчас.
Я быстро вернулась к решётке и уже хотела выйти наружу. Где можно было найти фонарь, я представляла. Но в последнюю секунду я передумала: оставлять Веронику было нельзя. Накурившись, ребята могли вернуться в любой момент.
И тут горячие и влажные руки обхватили меня сзади и рванули, практически сбивая с ног.
Вероника отволокла меня к самой дальней стенке, толкнула на пол и сама завалилась рядом. В полумраке я видела только её огромные блестящие глаза.
— Успокойся, — сказала я, едва ворочая языком. Во рту мгновенно пересохло. — Не бойся, я не трону.
На самом деле ох, как бы я её тронула… Да, конечно, она больна. И в том, что больна, она не виновата. Но она искалечила Эрика. Кто в этом виноват? Вселенское зло? Я поняла вдруг, что мне нисколько не жалко Веронику. И самым логичным и правильным действием в этой ситуации будет позволить дружинникам выполнить приказ начальника. Отобрать у вселенского зла один из его смертоносных инструментов.
— Лада…
Я не узнала её голос. Низкий, какой-то утробный, словно пропитой.
— Лада… Я забыла его, ты представляешь?.. Как можно забыть своего малыша? Маленького, несмышлёного, любимого? Как я могла забыть?
Вот оно что. И такое бывает: память возвращается совсем не с теми вестями, которые тебе хотелось бы услышать. Случилось то, чего я боялась все долгие месяцы, пока Верника жила у нас в подвале: она вспомнила своё прошлое.
— Вероника, это было давно…
— Я знаю, — перебила она меня. — Я вспомнила, как это было. Он же испугался, плакал, звал меня… Я помню, что я схватила его…
Она замолчала.
— Вероника!..
— Ты ведь знаешь всё, — сказала она чуть громче. — Ты читала эти секретные бумажки, которые Эрик прячет в стальном шкафу. Ты про всех нас читала… Скажи мне, Лада, где мой малыш? Что с ним стало?..
— Ну, откуда мне знать? — пролепетала я. — Пристроили, может, к родственникам…
Она рванулась и вцепилась в мои плечи с такой силой, что синяков теперь было не миновать.
— Не-е-ет, — окрепшим, но одновременно каким-то обречённым голосом протянула Вероника. — Не успокаивай меня, я знаю, что это обман. Скажи мне, как я убила сына? Это единственное, что я до сих пор никак не могу вспомнить!
Её руки вдруг бессильно упали с моих плеч.
— Пожалуйста, Лада… Я больше не могу. Пусть Эрик придёт.
— Эрик?! А больше ты ничего не хочешь?
— Он не мог меня бросить тут… — всхлипнула она. — Почему же он не приходит?
— Три часа всего прошло, а ты уже не помнишь, почему он не приходит? Не помнишь, что с ним сделала?!
