— Я знаю.
— Тогда почему согласилась влезть в это?
— Потому что!
Он молча смотрел на меня.
— Потому что, Макс, плевать мне на правила, на «можно-нельзя», на всё на свете плевать, если Эрику нужна моя помощь!
Макс покачал головой и печально улыбнулся.
— Да что ты лыбишься?! — возмутилась я.
Он постарался убрать улыбку, но не смог. Просто наклонил голову.
— Иногда я невероятно горжусь тобой, — сказал он тихо. — Горжусь, будто имею какое-то отношение к тому, что ты такая. Будто это моя заслуга.
— Да ну тебя! — я повернулась и пошла умываться.
Когда я, наконец, разогнулась над раковиной и взглянула на себя в зеркало, Макс стоял в дверях и смотрел на меня.
— Слушай, ну что ты за мной хвостом-то ходишь?
— Я очень сильно по тебе скучаю, когда долго не вижу.
Я, ничего не говоря, шагнула к нему и ткнулась лбом в его плечо, обхватив широкую мускулистую спину. Макс глубоко вздохнул, чуть отстранился, и я почувствовала, как его ладонь заскользила по моей груди.
— Ма-а-акс, — пролепетала я. — Мне бы в душ сначала…
— Да не вопрос, — усмехнулся Макс и, легко подняв меня, перенёс меня через бортик ванны и поставил туда.
— Макс, ты с ума сошёл?!
Он не ответил, тряхнул сначала одной ногой, потом другой, выбрасывая шлёпанцы в коридор, забрался в ванну ко мне и повернул вентили. Из верхней лейки хлынула застоявшаяся в трубах холодная вода. Я завизжала, а Макс захохотал.
— Макс, ты что творишь?! Час ночи! Соседи сейчас полицию вызовут! — проорала я, пытаясь защититься от холодных струй.
— Да ладно, отобьёмся, если что! — засмеялся Макс, с трудом стаскивая с меня холодную мокрую рубашку.
— Шторку задёрни! Мы зальём всю квартиру!
Макс задёрнул занавеску и продолжил меня раздевать. Лёгких путей он явно не искал, но справляться с моими и своими мокрыми тряпками у него получалось на редкость неплохо.
— Мы два сумасшедших придурка! — прошептала я.
Макс возражать не стал. Ему было не до этого. Да и мне почти сразу же тоже стало безразлично, разбудим ли мы соседей, зальём ли квартиру, и что вообще происходит на этом свете. Макс замечательно умеет сделать так, чтобы я ничего не чувствовала, кроме своего желания и его тела. И он знает, когда именно мне это нужно. Он знает меня лучше всех на свете.
В себя мы пришли нескоро. А когда, наконец, вернулись в комнату, Макс посмотрел на светящийся индикатор часов на столике и присвистнул.
— Ничего себе, — согласилась я. — Хоть и не ложись совсем… Вот когда ты там спал, в той гостинице в Таркалине, а я на тебя смотрела…
И тут вдруг меня как током ударило. Даже сердце остановилось.
— Ладушка? — Макс потрепал меня по руке. — Ты что?..
Во рту мгновенно пересохло, а с низа живота выплеснулся вверх жаркий спазм ужаса. Я согнулась пополам, едва держась на ногах.
— Лада?!
Макс крепко схватил меня за плечи, помог выпрямиться, с тревогой вгляделся мне в лицо:
— Ладушка, не пугай меня так. Что с тобой? Плохо? Болит что-то?
Я ему в глаза смотреть не смогла.
— Макс, я… — язык едва трепыхался под сухим нёбом, и слова застревали. — Макс…
— Ну? Ну, что, малыш?.. Успокойся. Скажи же что-нибудь!
— Максим, ты помнишь?.. На прошлой неделе… Пятница. Та пятница, когда Корышев у меня телефон унёс…
— Помню, конечно! И что?
— Помнишь, мы спать поздно легли. А встали рано, у тебя надзорный день был…
— Верно, — кивнул Макс. — Что случилось, Лада? Говори толком.
Я, наконец, заставила себя поднять голову и посмотреть в его встревоженные глаза.
— Максюша… Вот те три часа с пятницы на субботу… Это был последний раз, когда я спала. Сначала копилась усталость, особенно после дежурства в подвале и допроса у Корышева, а потом… Потом я даже не заметила, когда именно вся усталость пропала. Только сейчас вдруг поняла, что уже столько дней я не сплю! И спать мне совершенно не хочется!
Глава 19
Я не думала, что это будет так страшно. Страшно не от неизвестности, а как раз наоборот, от того, что я прекрасно представляла все возможные варианты того, что может теперь со мной случиться. А конкретно, что это будет, предугадать было пока невозможно. И вот эти знания вместе с неопределённостью просто убивали меня.
Конечно, я знала о ККМР меньше Эрика… Нет, не так. Я знала не меньше, я знала иначе. Эрик по образованию эколог, он тоже не особо блестяще разбирается в биологии, медицине и смежных специальностях. Но он практик, и многое смог изучить и освоить именно потому, что хотел этого, поставил себе такую цель, да и вообще далеко не дурак.
Я тоже практик, только немного в другой плоскости. Интуитивный практик. Но, как любой сапожник без сапог, я тоже совершенно не могла справиться с паникой, которая поднималась, едва я пыталась подумать о том, что будет дальше.
Я просидела всю ночь на полу в углу комнаты. Тут было прохладно, а под утро и вовсе холодно, но это немного отвлекало от всего остального. Макс героически боролся со своей усталостью и с моей паникой, пытался что-то мне рассказывать, но я не слушала. Я думала, насколько же проще тем новоиспечённым кикиморам, которые не понимают и не представляют до конца, что с ними происходит.
Утром Максим поехал со мной к Эрику в больницу. В реанимацию обычно никого не пускают, но в больнице для тех, кто приходил к Эрику, сделали исключение, Карпенко договорился.
Дядю прооперировали, вывели из искусственной комы, и в целом прогноз был хороший. Но, конечно, пока ничего хорошего было не видать. Эрик встретил нас в сознании, но с такой высокой температурой, что едва мог открыть глаза. И, пока он в таком состоянии, сообщать ему новости о моём новом статусе было ни к чему. Я смогла взять себя в руки и очень надеялась, что ничем не отличалась от себя прежней. Я посидела с Эриком часок, подержала за руку, рассказала ему на ушко, что спрятала Веронику в надёжном безопасном месте. Ответить Эрик со своим разорванным и заштопанным горлом пока ничего не мог, но я увидела, что он меня понял и немного успокоился.
Потом мы поехали домой. Макс вёл меня за руку, предусмотрительно открывал передо мной двери, прокладывал путь сквозь толпу. Всё это было очень кстати, потому что я смотрела и не видела, слушала и не слышала, и вообще была практически на автопилоте.
И паника. Это непонятное состояние, когда невозможно спокойно сидеть на месте, а надо непременно двигаться и что-то делать. Когда не отпускает вязкое и давящее предчувствие чего-то неизбежного и непоправимого.
