— Давай-ка, поднимайся, — озабоченно сказал Макс и попытался привести меня в вертикальное положение.
Я оттолкнула его и заползла на диван.
— Не надо, Максюша. Я не могу… — я лежала и чувствовала, как меня лёжа крутит какая-то адская карусель. — Мне плохо, Макс. Или наоборот хорошо, я не понимаю. Качает…
— А не тошнит?
— Вроде есть, но совсем немного.
Макс задумчиво закусил губы.
— Это нормально, малыш. Возможно, у тебя всё происходит немного быстрее обычного, — пробормотал он. — Но так тоже бывает.
— Это кокон?
— Похоже на то.
— Ох… А у нас же дома ни простыней, ни, тем более, подгузников…
— Не волнуйся, я всё устрою, — бодро сказал Макс и улыбнулся. — Проснёшься и увидишь, что всё, как надо. Давай-ка я тебя раздену.
Я с удовольствием ворочалась под его руками, пока он стаскивал с меня водолазку, а потом вытряхивал меня из джинсов. Мне было приятно и совершенно спокойно. Да, голову продолжало крутить, и время от времени накатывала тошнота, но руки Макса успокаивали.
— Первые коконы обычно лёгкие… — заговорил Макс снова. — Не бойся, всё будет хорошо.
— Ты побудешь со мной?
— Конечно, — кивнул Макс. — Я за всем присмотрю.
— А если тебе надо будет вернуться на службу?
— Я попрошу… ну, Баринова, например. Или Марецкого.
— Нет уж, к чёрту Марецкого! — возмутилась я. — Я его не люблю, он — меня. Баринов — этот ладно ещё, Димка хороший…
Макс только кивал, устраивая меня на диване.
— Кажется, я сейчас вырублюсь, — пробормотала я, обняв Макса за шею и притянув к себе. — Посиди со мной.
Макс сел на диван, я подвинулась и положила голову ему на бедро.
— Максюша, значит, наследственный риск — не выдумка?
— Ни при чём тут твоя наследственность, — вздохнул он надо мной.
— А что причём?
— Есть у меня соображения, — неопределённо отозвался Макс. — Надо проверить.
— Какие соображения? — я попыталась приподняться. — Опять темнишь и не договариваешь?!
Макс удержал меня и чмокнул в макушку:
— Да лежи ты спокойно! Я сначала кое-что проверю, и, если будет о чём, всё расскажу. Не люблю я неподтверждённую информацию озвучивать. Так что спи себе. Всё будет в порядке. Проснёшься, выберемся на пару дней в тот кемпинг на заливе. Неважно, какая погода будет. Хочу, чтобы только ты и я, хоть совсем и ненадолго, но только ты и я…
— И я этого хочу, очень… — прошептала я, вдыхая запах сандала напоследок перед тем, как кокон настиг меня окончательно.
Лёгкий кокон — он без сновидений. Просто глубокий спокойный сон. Видимо, мне с первым коконом особо повезло. Я проснулась быстро, с ясной головой и в замечательном настроении.
За окном было светло и солнечно, но балконная дверь оказалась наглухо закрытой, поэтому в комнате было душновато и неприятно пахло.
Я по-прежнему лежала на диване, но подо мной была хорошая впитывающая простыня, которую я, судя по уже подсохшим пятнам, за время кокона всё-таки несколько раз намочила. Всё целебный чаёк виноват.
Я встала с дивана, быстро скатала и свернула грязную простыню, а потом с наслаждением распахнула балконную дверь.
— Макс! — крикнула я, обернувшись.
Никто не отозвался.
Я выскочила голышом в коридор и налетела на ошарашенного Димку Баринова, который сначала вытаращился на меня, а потом зажмурился.
— Я не смотрю! — выпалил он, краснея.
— Ой, да ладно, ерунда, — отмахнулась я, вернулась в комнату, наскоро обмотала вокруг себя тонкий плед и закрепила его уголок подмышкой. — Макс давно ушёл?
Я прошла на кухню, где на подоконнике стояла магазинная упаковка из шести двухлитровых бутылок с минеральной водой. Кикиморе, вышедшей из кокона, хорошо сразу отпиться минералкой, а то можно заработать критическое обезвоживание. Я надорвала плёнку, вытащила бутылку, открыла и не оторвалась от горлышка, пока не выпила половину.
Когда я отставила бутылку обратно и обернулась, Баринов стоял в дверях и смотрел на меня не то чтобы с опаской, но взгляд его был серьёзным и оценивающим.
— Дима, я в порядке! — сообщила я ему.
— Это хорошо, — кивнул он.
— Сколько я пролежала, ты знаешь?
— Девять дней.
— Ничего себе! Так вот почему я так зверски хочу есть! Сожру сейчас всё, до чего дотянусь… Макс где, на дежурстве? Давно ушёл?
— Лада… ты сядь, — мрачно сказал Баринов.
Я отмахнулась:
— Я уже так належалась, дай хоть постоять.
Я взяла с кухонного столика свой телефон, он оказался выключен. Ну, да, конечно, разрядился за девять-то дней. Хотя Макс, конечно, мог бы догадаться его подзарядить.
— Дим, дай твой, Максу позвоню.
— Лад, не надо звонить. Не дозвонишься, — отозвался Баринов таким голосом, что я отступила назад и оперлась о стол.
— Что случилось, Дима?
— Максим погиб, — сказал Баринов, с трудом глядя мне в глаза. — Вчера простились с ним.
— Шутки у тебя… дурацкие! — разозлилась я. — Да если кто из дружинников меня люто ненавидит, и тот бы так шутить не стал! Дима, ты рехнулся что ли?!
— Да не шучу я, — пробормотал Баринов, и лицо у него стало вдруг совсем несчастным.
И мозг мой, видимо, ещё отказывался понимать и верить, а душа уже взорвалась. Замерла, а потом взорвалась, и от взрывной волны первыми отнялись ноги. Баринов рванулся, подхватил меня, усадил на табурет.
— Что… что случилось?
— Пока точно не знаем. Предварительно — падение с высоты.
— Где его похоронили?
— Так… Это… — забубнил Баринов. — Так не было похорон. Прощание было, в крематории… А прах его отец на родину повезёт. Он же не питерский был.
Я повернула голову, посмотрела на Баринова. Он торопливо облизнул губы и подвинул мне большую эмалированную кружку с минералкой:
— Выпей, пожалуйста. Тебе сейчас это, по всему, очень нужно.
Нужно мне было совсем другое. Нужно было выспросить о тысячи вещей. Что произошло, когда и где, кто виноват… И почему никто, совершенно никто, даже Баринов, которого я считаю другом, и у которого карманы полны ментолина, не догадался вырвать меня из этого проклятого кокона, чтобы я могла в последний раз поцеловать Макса!
— Почему вы меня не разбудили?
— Лада, ну ты же знаешь… Нельзя рвать первый кокон!
Я промолчала. Толку-то теперь спорить… Взяла кружку, выпила воду, уронила кружку на пол. Баринов рванулся поднимать.
