— Слушай, — спохватилась я. — А кто тебя из подвала отпустил?
— Никто, — пожал плечами Ромка. — Я сбежал. Я потому через подъезд заходить и не стал. Ты под надзором, я в бегах. Вдруг следят за тобой. Вот и решил через балкон. Вычислил, который твой, и забрался.
— Сбежал, значит…
— Так ведь завтра из клиники должны приехать за мной. А я лучше по свалкам и чердакам кантоваться буду, чем вернусь туда, куда меня предки сдали, — угрюмо заявил Ромка и взял ещё бутылку минералки. — Можно?
— Валяй, — разрешила я.
Он стал пить, уже не так жадно, как раньше, спокойно.
— Знаешь, Ромка, я бы на твоём месте лучше говорила правду. Последнее дело лгать человеку, на помощь которого рассчитываешь.
Он напряжённо уставился на меня.
— Спасибо сказать — дело хорошее. Но ты ведь не за этим пришёл. Тебе идти некуда. Пристанище нужно, укрытие. А в подвале тебе много чего порассказали, в том числе и то, что Авва — добрая душа, и ей в случае чего можно сесть на шею. Адресок даже дали…
— Не настолько уж я обнаглел, чтобы тебе на шею садиться, — буркнул Ромка, не поднимая глаз. — Помощь… Помощь нужна, конечно, но просить я бы не стал. Ладно, извини за вторжение, что напугал и… что минералку на себя извёл. Пойду я.
Он отставил бутылку обратно на окно, встал и прошёл мимо меня в комнату.
— Эй, так, может быть, по-человечески, через дверь уйдёшь?
— Не, мне так привычнее, — отмахнулся он и, раздвинув занавески, открыл балконную дверь.
— Подожди… Тебе совсем некуда податься?
— Да нет, отчего же некуда? — бодро возразил Ромка. — Найду что-нибудь.
— Домой — никак?
Он покачал головой.
— А если поговорить с родителями, спокойно, по-хорошему? Объяснить, что они тебя в смертельно опасное место отправили? Не могут же они до такой степени тебе не верить. Вообще не понимаю, как от ребёнка своего отказаться можно, хоть он и кикимора.
Ромка сдержанно вздохнул.
— Да они не отказывались. Наоборот — вылечить пытаются, — печально сказал он. — Устали они со мной. Боятся. Да и я боюсь. Сестрёнки у меня, маленькие ещё. Они лезут ко мне играть всё время, не понимают, что меня переклинить может. А ведь может…
— Совсем не обязательно!
— Не хочу рисковать, — решительно покачал головой Ромка. — Мне осталось всего одиннадцать месяцев побегать, и стану совершеннолетним. Приду тогда сам в дружину, в интернат попрошусь. А если сейчас поймают и обратно на лечение отправят, не доживу я до совершеннолетия на ментолине, это точно.
Он виновато улыбнулся, взмахнул рукой на прощание и вышел на балкон.
— Стой! — я рванулась за ним. — Подожди!
Он вопросительно вздёрнул брови.
— Вернись. Не надо ночью по крышам лазать.
— Ночью как раз самое то, — возразил он. — Меньше любопытных глаз.
— Нет уж, — я схватила его за куртку и потащила за собой. — А ну, иди сюда. Никуда ты не пойдёшь.
Я затащила Ромку в кухню. Он стоял в углу у окна, неловко переминаясь, и смотрел, как я вытаскиваю большую кастрюлю, наливаю воду, ставлю на огонь.
— Холодильник пустой практически, к сожалению. Есть только пельмени, но зато много. Ты как, Ромка, пельмени любишь?
— Слушай, Лада, — угрюмо отозвался он. — Не надо ничего. Не суетись. А то выходит, что я и правда, навязался.
— Нет, Ромка, нет. Это хорошо, что ты появился, — проговорила я, вытаскивая из морозилки большой пакет с пельменями. — Мне такой рояль в кустах сейчас вот просто позарез нужен. Ты понимаешь, мой парень, он меня вчера в кокон уложил… На самом деле почти десять дней прошло, но для меня это вчера было. Сегодня просыпаюсь, а его уже нет. Совсем нет. Его не только убили, но и в крематорий отправили. Те руки, которые меня только что гладили, их уже сожгли… Я тебе это так легко рассказываю, потому что пока не чувствую ничего. Поверила, поняла, но не чувствую… Я тебя не держу, конечно, но, если ты никуда не торопишься, останься.
Ромка нервно сглотнул и сказал уверенно:
— Вот уж никуда не тороплюсь. И пельмени люблю.
Глава 23
Пельмени мне пришлось варить три раза. Сначала это был вроде бы ужин в нормальное для этого время, потом второй ужин в третьем часу ночи, и в семь утра я сварила последнюю порцию на первый завтрак. Обвинять Ромку в обжорстве было бы нечестно. У всех кикимор хороший аппетит, а у молодых и вовсе отличный. А если целую ночь не спать, то чем ещё заниматься? Я предложила парню ноутбук с выходом в сеть, но это не так сильно обрадовало его, как тарелка пельменей.
Ромка мне не мешал и с разговорами не лез. Я всю ночь провалялась на диване, глядя в потолок, и вылезала из комнаты только готовить пельмени. Я слышала, как мальчишка сидит на кухне за ноутбуком, елозит ногами под столом, пьёт воду, ходит в туалет, чавкает чёрствыми галетами, что завалялись в шкафу.
Ни разу, ни на мгновение мне не примерещилось, что это Макс там, на кухне. Но меня не отпускало ощущение, что Макс вот-вот придёт. Кончится у него дежурство, и придёт. И я познакомлю его с бедолагой Ромкой, и Макс обязательно придумает для него какой-нибудь выход, конечно же, очень разумный и правильный. И он обязательно найдёт, чем меня успокоить. А ещё отругает за то, что скармливаю мальчишке галеты, которые давно надо было выбросить. Про зубную щётку, что купить забыла, вспомнит, конечно, но ничего не скажет, потом как-нибудь напомнит ещё раз. Да куплю я ему эту щётку, самую лучшую…
Проведя всю ночь за этими мыслями, которые бодро ходили в голове по кругу, я поняла, что именно так и сходят с ума.
После завтрака Ромка вдруг вытащил из кармана измятую пачку сигарет и взмахнул ею:
— Будешь?
— Ты что, куришь?!
Он разочарованно надул щёки и спросил даже с каким-то вызовом:
— А что? Нельзя?
— Рано тебе ещё здоровье портить.
Ромка закатил глаза и покачал головой.
— Ну, вот, ты ещё туда же… — проворчал он. — Да, курю. А ещё и пью, если наливают. Но ты же ведь не нальёшь?
— Нет. Во-первых, у меня нет ничего. А во-вторых, не в моих правилах детей спаивать.
Он пожал плечами и проговорил со злостью:
— То есть ловить меня всем миром и дерьмом всяким колоть — это вам всем можно. А мне пить-курить нельзя? А ещё чего мне нельзя? А то я вот ещё с девчонками трахаться люблю. Тоже нельзя?
— Парень, что ты на меня заводишься?.. — я не знала, как точнее обозвать этот его отчаянный протест.
— А что? — Ромка прищурился. — И рот уже открыть нельзя? Думаешь, если я там, на крыше, еле живой ничего не соображал, на всё готов был, только бы кошмар закончился… думаешь, я теперь пай-мальчиком должен быть?! Ангелочком?! А если я не ангелочек и никогда им не был?!
