Эрик на своей табуретке не пошевелился, и только мне было видно, как он сжал кулаки под столом.
Марецкий же заметил, что его слова, мягко говоря, никому не понравились, и сказал примирительным тоном:
— Ребята, моей целью было не подвести вас под монастырь любой ценой, а обезвредить опасное существо. Поэтому я не буду углубляться в то, где и с кем она пробыла эти двенадцать дней, как и почему оказалась в этом доме…
— Какое поразительное великодушие, — не удержалась я.
Марецкий посмотрел на меня с интересом и продолжил:
— … в общем, подробностей мне не надо. Я рад, что мы правильно поняли друг друга… Виталька, — Марецкий повернулся к хозяину дома. — Найдётся для ребят простыня? На выброс, разумеется.
Карпенко без слов поднялся и ушёл в дом.
Марецкий дождался, пока Карпенко закрыл за собой дверь и проговорил:
— Странно, если честно. На кого угодно я бы подумал, но не на Виталия. Я всё думал, как же он позволил себя так развести, не похоже это на него. А он, оказывается, сам себя за хвост ловил…
— Оставь его в покое, — брезгливо поморщился Эрик. — Он тебе больше не помеха.
— Ну, да, это верно, — задумчиво подтвердил Марецкий. — Так что, Малер, когда к работе возвращаешься?
— А кто тебе сказал, что я возвращаюсь? — удивился Эрик.
— Конечно, возвращаешься, — усмехнулся Марецкий. — Я допускаю, что ты не вернулся бы, оставайся Сошникова жива. Ты мужик принципиальный, и я тебя за это уважаю. Но раз всё так сложилось, тебе больше нет резона портить свою замечательную репутацию доброго доктора. К тому же, вся ответственность за историю с Сошниковой от начала и до конца — на тебе. И ты наверняка хочешь исправить то, что ещё можно исправить…
Эрик смотрел в стол и задумчиво молчал.
— … Я считаю инцидент исчерпанным полностью. Дело Сошниковой закрыто. Там будет полтора года бродяжничества, недавняя поимка, инцидент с нападением, побег, и в конце пометка о естественной смерти. То, что полтора года она не бродяжничала, а жила на передержке без должного оформления, это мы опустим. За это, Малер, ты уже наказан. Ты сам виноват, что едва не погиб.
— Да неужели? — не выдержала я. — Я мне кажется, в том, что Эрик едва не погиб, виноват зелёный трусливый пацан, дежуривший в тот момент в подвале! Вмешайся он, как следовало, ничего страшного не произошло бы!
— Зелёный пацан, Лада, это частность, — отозвался Марецкий. — А где у нас тут общее место, Эрик Генрихович прекрасно представляет.
— Лёша, у тебя совесть есть?
Марецкий опять с любопытством посмотрел на меня:
— Ох, Ладка, я тебя всё-таки люблю…
— Любишь? Так женись, я же предлагала.
Эрик под столом положил мне руку на колено. Я заткнулась. И правда, зачем нарываться? Я ж ещё не знаю, какие у Эрика намерения. Вдруг испорчу ему планы.
На веранду вышли Карпенко и трое дружинников.
— Всё, командир, — хмуро сказал старший группы. — Тело упаковали, можно ехать.
— Отлично. Идите в машину, я догоню.
Парни ушли, а Марецкий принялся обстоятельно собирать со стола бумаги и складывать в папку. Может быть, конечно, в тот момент моё предубеждение против Марецкого было неоправданно сильным, но мне показалось, что барахло своё он складывал в папочку с нескрываемым удовольствием. Шуршание самокопирующихся бланков грело его душу, как, видимо, грела её и возможность приказывать и распоряжаться нашими жизнями и нашей свободой.
Наконец, он оторвал копию какого-то бланка, положил на середину стола и деловито сказал:
— Ваш экземпляр на вывоз тела. Позвоните родственникам, телефон я там в нужной графе указал. Если они согласны хоронить, вызовите спецтранспорт и отправьте тело, куда родственники скажут. Откажутся — пусть труповозка везёт в любой морг, похороним за казённый счёт.
— А с каких пор обзвоном родственников и труповозкой дружинники сами больше не занимаются? — уточнил Карпенко.
— Почему не занимаются? Занимаются, — отозвался Марецкий, забирая папку. — Вот, Малер — дружинник, хоть и на больничном. Он и займётся. Эрик, возражения есть?
— Нет, — глухо ответил Эрик.
— Ну, и отлично. Закроешь больничный — выходи на работу. Как раз за неделю постараемся закончить перепланировку в подвале.
— Какого чёрта?! — возмутился Эрик. — Там всё было сделано самым оптимальным образом!
— Оптимальным для чего? — прищурился Марецкий. — Для опасной благотворительности? А сейчас будет ещё оптимальнее, я тебя уверяю. Исключительно для дела. Никакой казацкой вольницы, каждой кикиморе по личной камере, изолированной и надёжно запертой. Максимальная безопасность.
— Обслуживать-то личные камеры кто будет? — подал голос Карпенко. — Так кикиморы друг за другом присматривали, ухаживали, убирали. А теперь кто будет этим заниматься? Ты сам?
— Эту проблему решим, Виталя, не переживай. Тебе вообще переживать не за что больше. Живи спокойно, отдыхай, вон у тебя красота какая: цветочки, теплички, рыбалка, друзья навещают… Ну, всё, мне пора. Лада, — Марецкий повернулся ко мне. — В ночь глухую тебя в дорогу гнать не стану, но завтра к полудню будь дома. Новый надзиратель придёт с первым регламентным визитом. И впредь до того, как будет определена твоя группа, больше никаких выездов на природу. Ты всегда в зоне контакта и всегда на связи. Всё понятно?
— Да, — буркнула я.
Марецкий перехватил папку поудобнее, одним кивком простился со всеми сразу и пошагал за ворота к машине.
— Тупая скотина! — прошипела я ему вслед.
— Скотина однозначно, — пробурчал Карпенко. — Но далеко не тупая.
Мне отчаянно хотелось выкрикнуть что-то вроде «Простите меня, ребята! Ведь это всё из-за меня!», но сейчас моё покаяние никому не было нужно. Карпенко задумчиво смотрел вслед отъезжающему джипу дружинников. Эрик молча сидел на прежнем месте, уставившись перед собой.
— Давай-ка, Эрик, — Карпенко вынул из кухонного буфета полбутылки водки и поставил на стол. — Знаю, ты не любитель. Но стресс снимать придётся. Ты Ладке нужен здоровый.
Я наклонилась к дяде, взглянула ему в лицо:
— Хочешь, я обзвоню всех, кого надо?
Он страдальчески поморщился, хотел, видимо, решительно отказаться, но вдруг совсем сник и, подняв на меня глаза, кивнул:
— Спасибо… С моего телефона звони. Он в комнате. В куртке остался.
Я взяла оставленный Марецким бланк и пошла в дом.
Тело Вероники так и лежало на диванчике, но было туго запелёнато в застиранную простыню в цветочек, а на макушке и под ступнями навязаны тугие узлы.
Я села на стул, на котором висела куртка Эрика, вынула и включила его телефон.
