Первый звонок — родственникам.
Разговор с полусонным мужчиной, который подтвердил, что он действительно бывший муж Вероники Сошниковой, был предельно краток, а результат его очень даже ожидаем. Сошников обматерил отдельно меня, отдельно Веронику, рассказал, что в гробу он её видал давно уже, в переносном смысле, и больше смотреть на неё, даже на мёртвую, никакого желания не имеет, а заодно пообещал, если ещё раз услышит её имя, приехать в Питер, разнести нашу контору к чёртовой матери по кирпичику и набить всем морды. Расценить это иначе, чем решительный отказ от похорон бывшей родственницы, было сложно. Упрекать в чёрствости человека, чья жизнь пошла прахом, и пытаться уговорить его как-то поучаствовать, было тем более ни к чему.
Теперь мне надо было вызвать спецтранспорт.
Я нашла на бланке Марецкого нужный номер и уже собралась набирать его, как вдруг краем глаза заметила движение на диване.
Дёрнулась я, конечно, и сердце подпрыгнуло. Но на этот раз вопить я не стала, потому что мёртвое тело не способно напугать меня так же сильно, как живой руфер Ромка. Мертвецов бояться — это не по моей части. В подвале у Эрика чего только не повидаешь, и что только там иногда не примерещится, отличная тренировка для нервов. Поэтому я вздрогнула, перевела дыхание и усмехнулась.
— Что ж ты пугаешь-то меня? — обратилась я к телу. — Заняться нечем?
Оно в ответ пошевелилось из стороны в сторону, а потом немного подёргало спелёнатыми ногами.
Я несколько секунд молча смотрела на тело, шевелящееся в саване, а потом бросилась на веранду.
— Виталик, наручники есть?!
Мужчины, как видно, только что выпили. И если Эрика алкоголь ещё не взял, то Карпенко был уже в лёгкой кондиции. В ответ на мой вопль он вздёрнул брови так, как только он один и умеет:
— Какие наручники?! Зачем мне дома наручники? Мы с женой садо-мазо не практикуем.
— Нужно что-то вроде наручников, что-то для стяжки и попрочнее! Быстро!
Видимо, мой отчаянный вопль убедил Карпенко, что нужно в самом деле быстро. Поэтому он сначала встал с табурета, опустился на колени и полез в нижний ящик старой солдатской тумбочки, а потом уже ворчливо уточнил:
— А что случилось-то? — и подал мне пучок нейлоновых хомутов. — Ну вот, держи, я ими растения подвязываю.
— Эрик, — я махнула дяде пучком хомутов. — Быстро, идём! Она жива, надо скрутить, не то беда будет!
— Лада, ты вообще в своём уме? — еле слышно вздохнул Эрик и отвернулся от меня.
— Виталик?!
— Ладка, ну, ты, в самом деле… — забубнил Карпенко. — Что несёшь-то?
— Да как хотите! — прошипела я и кинулась в дом.
Вероника уже вовсю ворочалась и выгибалась внутри свёртка. Застиранная старая простыня в особо вытертых местах грозила вот-вот прорваться.
Я с трудом развязала узлы в ногах и на макушке — их дружинники затянули на совесть.
Руки вязать лучше всего за спиной, а для этого нужно было перевернуть Веронику лицом вниз. И я просто изо всех сил дёрнула за край простыни, разворачивая её.
Вероника скатилась с диванчика и с грохотом свалилась на пол и, к счастью, лицом именно вниз. Я села не неё сверху и попыталась соединить вместе её запястья, чтобы перетянуть хомутом. Ничего не получалось. Нет, она не вырывалась, это пока были просто конвульсии, но задачу это не упрощало.
На грохот вбежали мужчины.
— Лада, какого хрена?!.. — яростно зашипел Эрик.
Но тут Вероника истошно и протяжно взвизгнула, выгибаясь, и сбросила меня с себя с такой силой, что я отлетела и хорошенько приложилась об пол.
Прежде чем её визг перешёл в вой, мужчины бросились на неё с двух сторон, и через несколько секунд Вероника была повязана по запястьям и лодыжкам сразу несколькими хомутами, а потом для верности плотно закатана в старенькое, но крепкое жаккардовое покрывало. Под голову ей Карпенко сунул слежавшуюся, но огромную по площади подушку.
Я чуть отползла и сидела на полу в сторонке, чтобы не мешать.
Вероника билась и изгибалась, колотилась головой о подушку, а пятками о доски пола, выла, хрипела и стонала. Мужчины стояли над ней в полной растерянности. Наконец, Карпенко, хмель из которого уже выдуло напрочь, очнулся и подскочил ко мне:
— Ты как, сильно ушиблась?
— Да ерунда, — я ухватилась за руку Виталия и поднялась на ноги.
Подойдя к Эрику, я встала рядом и тронула его за плечо:
— Ты говорил, тебе надо увидеть своими глазами… Вот, смотри внимательно. Это и называется чёрный кокон.
Эрик ничего не ответил, только обнял меня за плечи и притянул к себе. Потом отпустил меня и спокойно сказал:
— Идите, ребята, отсюда. Я посижу, присмотрю.
— Нет уж! — решительно возразила я. — Лично я не представляю её силы в таком состоянии, и как долго это будет продолжаться. Так что сидите-ка с ней оба на всякий случай и ещё какие-нибудь путы под рукой держите. А я сейчас попробую связаться с человеком, который может нам помочь. Он всё об этом знает.
Глава 27
Давно перевалило за полночь. Мы все сидели на веранде вокруг стола и слушали нашего гостя, который очень оперативно примчался на помощь.
Никита Корышев спокойно, очень тщательно подбирая слова, рассказал всё то же самое, о чём я пыталась поведать Эрику в кафе. Но одно дело, когда бестолковая племянница лопочет какой-то вздор, и совсем другое, когда на твоих глазах девушка только что умерла, вроде бы окончательно и бесповоротно, а через несколько часов так же бесповоротно воскресла, едва не разнеся к чертям скромный садовый домик семьи Карпенко. Как оказалось, вот в этом втором случае рассказ о тех же самых чудесах оказывает на слушателей совершенно другое впечатление. Эрик и Виталий слушали Никиту серьёзно и внимательно. Не верить его словам у них больше не было никакой разумной причины. Тем более, что между ними за столом сидела Вероника, закутанная в шерстяное одеяло. Бедняжка уже немного оправилась от приступа, сопровождавшего её воскрешение, начала соображать, но её сильно знобило, она не могла согреться, набросила одеяло даже себе на голову. Лица её было совсем не видно, только полные слёз глаза в ужасе смотрели на Корышева, пока он говорил.
— … Ну вот, что знал, рассказал, — подытожил Никита. — Спрашивайте, если что-то не поняли. А ты, рыжая, не бойся. Теперь полегче будет.
Вероника только обречённо покачала головой.
— Будет, будет, — кивнул Никита. — Я знаю, я через это прошёл. Всё прошлое, всё, что сильно болело, оно… оно как бы в архив уйдёт. Даст немного вздохнуть.
— Значит, ты несколько лет дурил дружину? — подал голос Карпенко. — И никакая у тебя не вторая группа?
— Строго говоря, да, — согласился Никита. — Не вторая. Пока у меня была реальная вторая группа, я послушно сидел в интернате, сходя с ума от скуки и безнадёги. А чёрная кикимора — она вне групп. Выход из чёрного кокона проходит через физиологические реакции, характерные для первой группы. А когда всё отбушует, владеть собой становится легче. На полное примирение с организмом требуется время, но потом можно сравнительно сносно жить. Наступление коконов становится предсказуемым, и можно так приспособиться, что даже убедить дружину, комиссию и суд, что тебе можно гулять на свободе.
