— Поговори мне ещё, — усмехнулся полицейский. — А ну, на землю! Лицом вниз, быстро!
Конечно же, Корышев подчиняться не собирался. Напарники офицера попытались уложить Никиту на асфальт, но он сопротивлялся и упирался изо всех сил, широко расставив крепкие ноги. Только ударами по ногам им удалось сбить его и поставить на колени.
Он тут же начал вставать, вырываясь из держащих его рук.
— Ты вот чего не забывай, последний герой… — прошипел один из держащих его полицейских. — Ты тут не один. Хочешь, чтобы девку твою с тобой рядом раком поставили?
И тут Корышев рванулся так, что удержать его не смогли. Я поняла, что через секунду произойдёт нечто, из-за чего мы оба встретим рассвет в какой-нибудь вонючей каталажке. И хорошо ещё, если полицейские быстро свяжутся с дружиной. Они обязаны это сделать вообще-то, но нигде не написано, что они должны слишком торопиться при этом.
Наброситься на офицера Никита не успел. Один из патрульных оказался тоже проворным малым. Стремительный удар рукояткой дубинки — и Никита повалился на асфальт.
Полицейский удовлетворённо крякнул.
— Вы с ума сошли?! — возмутилась я. — За что?!
Офицер посмотрел в мою сторону и усмехнулся:
— А ты вообще помалкивай, красавица. И скажи спасибо, что я баб не бью.
— Да мне, похоже, повезло, — проворчала я и подняла с асфальта паспорт Корышева.
— Ладно, пошли отсюда, — офицер махнул рукой.
— Этого с собой берём?
— Да ну, возни с ним, бумаг, звонков… — полицейский лениво выругался и пошёл прочь, а соратники потянулись за ним.
Я подошла к Никите, который уверенно поднимался на ноги, и протянула ему паспорт. Он, не глядя, сунул карту в карман, а из другого вынул сложенный носовой платок и приложил его к макушке, морщась от боли.
— Никита, ты совсем дурак, что ли? Зачем было задираться, на пустом месте? Ты что, смерти ищешь?!
Он медленно повернулся в мою сторону. Я никак не могла понять, зачем он так всё время делает — поворачивается ко мне. Ведь ясно же, что ему и интонации достаточно, чтобы всё понять, и совершенно не обязательно при этом ещё в глаза смотреть. Тем не менее, он пару секунд внимательно на меня пялился, а потом, отвернувшись, спокойно ответил:
— Зачем? Когда смерти станет сильно нужно, она меня сама найдёт. И помогать ей нет никакой причины.
— Да? А ведёшь себя так, будто хочешь ей помочь.
Никита усмехнулся:
— Так иногда кажется, это точно.
— Ты машину вести сможешь?
— Да подумаешь, дырка в башке, — отмахнулся он. — Конечно, смогу! Сейчас, пять минут буквально, пусть кровь остановится, и поедем.
— Машинку попачкать боишься? — разозлилась я. — А что они тебя просто убить могли, это тебя не испугало? А то, что ты теперь без важного документа остался?
— Ерунда. Возьму копию в судебном архиве. Брал уже, дважды.
— Ах, так ты, получается, регулярно нарываешься? Отлично! Рада за тебя!
Никита отнял набухший платок от раны, посмотрел, куда бы его выбросить, ничего не нашёл и сунул платок в карман.
— Идём в машину, — распорядился он. — Пора ехать.
Когда я залезла и пристегнулась, Никита строго сказал:
— Всё обошлось, и не надо больше по этому поводу нервничать.
Я промолчала, потому что в очередной раз ни один из якобы тибетских аутотренингов на меня не действовал.
Машина тронулась.
— Расскажу кое-что. Я ещё тогда кикиморой не был, так, пацаном мелким, — заговорил Никита неторопливо. — Порезали меня такие же, как я, сопливые гопники. Не то, чтобы сильно, но глубоко. Кровищей весь подвал залил, но в сознании был прямо до самой операционной… Завезли, на стол положили и что-то там в вену вкололи. Сказали, будут меня зашивать под общим наркозом. Я уже рот открыл, хотел спросить что-то, а у меня перед глазами вдруг какие-то сполохи закручиваться стали, как в игрушечном калейдоскопе. Только в игрушке стекляшки разноцветные, а у меня всего два цвета: зелёно-розовые тягучие потёки перед глазами переливаются туда-сюда, форму меняют. И повороты эти становятся всё медленнее, и, наконец, вращение прекращается. И розово-зелёные потёки оказываются человеческими лицами в зелёных медицинских шапочках и масках. И кто-то говорит: «Очнулся! Грузим!». И меня снимают с операционного стола, кладут на каталку и в палату. У меня еле язык ворочается, но всё-таки спрашиваю: «А наркоз когда будет?» «Всё уже, герой, зашили тебя, расслабься…»
Никита замолчал, и непонятно было, это уже конец истории или ещё нет.
— Ты к чему это?
— А к тому, — хмуро пояснил он. — Понял я, что если вдруг тогда что-то пошло бы не так… Ну, не знаю, сердце бы у меня слабое оказалось, или они ошиблись бы с дозировкой наркоза… Я бы умер и даже не почувствовал этого. Только что вот дышал, видел, слышал, боль терпел, и вдруг… Ни этого «вдруг», ни того, что после, ничего бы не почувствовал. Когда засыпаешь, это хоть осознаёшь. Даже перед коконом всё понимаешь. А тут мгновенно вырубаешься, и, если не проснёшься, так и не узнаешь, что умер.
— Сильно испугался тогда?
— Было дело, — кивнул Никита. — Поэтому теперь, если понимаю, что происходит, то совершенно не страшно. Что бы ни происходило.
Некоторое время мы ехали молча, потом Никита заметил осторожно:
— Я знаю, что случилось с тобой в пограничье.
— Откуда, интересно, если Райда с тех пор не подселялся?
— Вчера днём мы с ним встречались. Я спросил, он ответил.
Я только фыркнула. А что тут скажешь?
— Хочу кое-что объяснить…
— Пусть твой Райда в задницу себе засунет свои объяснения! — чётко проговорила я.
— Я хочу объяснить. Я, не он.
— А без твоих объяснений я тоже обойдусь. Алиша мне уже поведала, какой он замечательный мужик.
— Алиша необъективна, она его любит. А меня можно и послушать.
— Ну?
— У них там в пограничье свои понятия о том, что хорошо, что плохо. Плотские удовольствия в приятной компании — это хорошо и полезно. И это совершенно не может никого унизить, а уж тем более навести на мысль об измене. Конечно, про наши здешние моральные причуды они слышали, но им начихать, — проговорил Никита и осторожно глянул на меня. — Я что сказать-то хочу… Не замечательный он и не мерзавец. Он какой есть, такой и есть, порождение своего мира. Он не хотел тебя унижать, он просто об этой стороне вопроса не подумал.
— Прекрасно он обо всём подумал! Я его слова очень хорошо помню: про то, каково мне, он прекрасно знал. И вообще, Никита, заткнись, а? Всё это уже совершенно неважно! У меня теперь другие претензии к нему. Другие, понимаешь? И он это знает. Так что заткнись!
