— У тебя руки ледяные, — укоризненно сказал он.
— Мне совсем не холодно! — возразила я, вынула руку из-под его пальцев, встала и подошла к ограждению крыши.
— Отойди от края! — требовательно проговорил Никита за моей спиной.
— Что?
— От края отойди, говорю!
— Ничего страшного. Я не боюсь высоты.
— А я сказал, отойди! — он схватил меня за плечи и резко дёрнул на себя, а потом подхватил в объятия.
— Эй, ты давай-ка заканчивай с этим, — вздохнула я. — Спасибо за заботу, конечно, но это лишнее. Чего ты испугался?
— Оступишься ещё… — пробормотал он.
— Ой, ты дурень… — я повернулась к нему лицом. — Со мной всё в порядке. Сказала же: я не боюсь высоты.
— Зато я боюсь, — проговорил он, наклоняясь ко мне близко-близко. — Очень боюсь тебя потерять…
Его поцелуй в губы был абсолютно целомудренный, но очень-очень нежный.
— Никита, не делай так больше.
— Почему?
— Потому что я люблю Макса. Ни к чему другому я не готова. И пока мне даже не представить, что смогу когда-нибудь.
Он, не отрываясь, смотрел на меня. Его глаза повлажнели, и он беспомощно заморгал. А потом взял меня за руку, склонился, осторожно поцеловал мои пальцы и медленно отпустил.
Я захлопала глазами, растерявшись от такого перебора с галантностью. Мои слова должны были его огорчить, но Никита казался мне смущённым и растроганным, но уж никак не огорчённым.
— Этот собачий холод, в июне-то, — сказал он невпопад. — Пойдём-ка с улицы. Пойдём.
Я послушно вернулась за ним в квартиру.
— Выпьешь ещё горяченького? — с надеждой спросил Никита, всё ещё заметно нервничая.
— Хорошо, давай, — вздохнула я, понимая, что дело не в горяченьком, а в том, что, если я откажусь ещё и от кофе, Корышев будет чувствовать себя совсем паршиво.
Через несколько минут он принёс из кухонного уголка ещё два кофе.
Он сидел напротив меня со своей чашкой зажатый и напряжённый, как старшеклассник на первом свидании. С чего вдруг такие трепетные нервы, было совершенно непонятно. Он же не мальчик-одуванчик, а взрослый матёрый мужик. Насколько я успела узнать его характер, вряд ли он менял женщин, как перчатки, но если не десяток-другой, то пара-тройка-полдюжины в его жизни были уж как минимум.
— Никита, я очень неудобно себя чувствую теперь… Правда, не надо этого больше, хорошо?
— Я не из тех, кому нужно повторять такие вещи дважды, — тихо сказал он, не поднимая глаз. — Я не хотел тебя смутить.
— Тогда и сам не смущайся, от этого мне вдвойне неудобно. И странно всё это.
— Странно? — изумился он. — Отчего же?
— Совсем недавно ты сказал, что любишь Алишу.
— А-а-а, — протянул он и усмехнулся. — Тогда я был, если ты помнишь, под мухой… Ну, в смысле — с подселенцем. Не за все слова Райды я несу ответственность.
— А Алиша мне сказала, что её любит это тело, — я ткнула в Никиту пальцем. — А тому телу она лишь названная сестра и помощница.
Никита только покачал головой:
— Алишка иногда придумывает для вселенской несправедливости странные и заковыристые объяснения. А всё просто: только находясь в футляре, Райда может дать себе волю и сблизиться с тем, с кем обычно обязан жёстко держать дистанцию. Здесь Райда всегда плевал на формальности своего мира и в моём теле был куда больше самим собой, чем в своём собственном. Алишка в это не верит. Убедила себя, что её любит всего лишь какое-то здешнее тело. А на самом деле Райда и Алиша… — Никита помолчал несколько секунд и подытожил. — В общем, эти двое умрут друг за друга, не задумываясь.
— Что-то я сомневаюсь, — проворчала я, вспомнив, с какой беззастенчивой простотой владелец Таркалина потащил меня в постель Алиши практически у неё на глазах. — Думаешь, можно сначала наплевать кому-то в душу, а потом захотеть за него умереть?
— Там иначе смотрят на эти вещи, я же говорил.
Я не стала возражать, но протест, видимо, нарисовался на моей физиономии. Никита только пожал плечами:
— Да, я понимаю, тебе это не принять. А у меня просто нет причин сомневаться — я это знаю, потому что это периодически становилось частью меня. Или я — частью этого. Но это не значит, что я вслед за Райдой полюбил Алишу… Слушай, у тебя опять кофе остыл!
Я спохватилась и отпила большой глоток почти холодного кофе.
— Ничего не остыл, — сказала я невозмутимо. — В самый раз.
Раздался длинный тревожный звонок в дверь. Никита нахмурился.
— На всякий случай выйди на террасу, мало ли кого там принесло… — проворчал он. — Если что не так, в квартиру не возвращайся. А если что совсем уж не так, дверь на чердак не заперта, скроешься там.
Он пошёл открывать, а я вышла на крышу.
Минут пять никого не было слышно, я уже опять стала замерзать на ветру, но вот на террасе появился Никита, а за ним руфер Ромка. Мальчишка выглядел встрёпанным и сильно расстроенным.
— Ну, давай, говори, — сурово сказал Корышев и хлопнул Ромку по спине. — Не стесняйся, чего уж там.
— Он, вообще, как сюда попал?! — растерялась я. — Ромка, ты что, следил за мной?
— Вот-вот, и об этом тоже поведай, — кивнул Никита мальчишке.
Ромка нервно облизнул губы. Он не был испуган, я бы скорее сказала, что ему стыдно.
— Лад, ты прости меня… — пробурчал он неуверенно. — Я должен был раньше тебе всё рассказать…
— Да не тяни ты резину! — возмутилась я. — Хуже, чем есть, ты мне уже не сделаешь всё равно. Что случилось?!
— Я тебе сказал тогда, что сбежал с передержки и поблагодарить тебя пришёл… — начал он вымученно.
— Да я сразу поняла, что ты просто осесть хотел в уютном месте. И что с того?
— А то, что не сбегал я, — проговорил Ромка, глядя в сторону. — Выпустили меня. Специально выпустили, чтобы я к тебе пошёл, зацепился у тебя и… и доносил чтобы… обо всём, что у тебя происходить будет… с кем, куда, как долго…
Я опустила голову, закрыла лицо ладонью, но сдержать смех уже не было сил. Я расхохоталась:
— Ох, ну, с ума сойти… Лёха Марецкий последнюю совесть потерял!
— Да не Марецкий, — пробормотал Ромка, неловко ёжась. — Баринов меня выпустил.
— Да быть этого не может… — фыркнула я, с трудом подавив истерический смех.
Ромка только руками развёл. Теперь он смотрел на меня в упор, и взгляд его был и виноватый, и встревоженный, и отчаянный одновременно, мол, будь, что будет.
— Зачем это ему? — я посмотрела на Корышева. Тот в ответ неопределённо повёл бровями и угрюмо вздохнул. И я снова взглянула на Ромку. — Зачем?!
