Не дождавшись моего ответа, он рванулся в кабинет. Я ему вслед только плечами пожала: зря он не выслушал мой ответ. Я послала бы его к чёртовой матери. Ждать его я не собиралась.
Я вышла во двор.
Ну кто бы мне сказал, что этот унылый вид когда-нибудь вызовет у меня приятные воспоминания и чуть ли не ностальгическую слезу выбьет. Когда-то, совсем недавно, у меня здесь было всё хорошо, а теперь скажи спасибо, что через вертушку пропустили.
После проходной дышать стало полегче. Убиваться о былом так сладко, жалеть себя так упоительно, но от этого никому лучше не станет, даже мне самой. Это не те слёзы.
Я двинулась в сторону метро. Путь предстоял не то чтобы слишком долгий, но сложный. Метро, потом электричка, затем ещё пешком по узким кривым улочкам.
Я услышала, что позади меня кто-то бежит, и тут же меня схватил за локоть Корышев.
— Ну, я же просил! — выдохнул он, останавливаясь. — Так трудно подождать?
— Не трудно. Незачем.
— Извини меня, пожалуйста! В прошлый раз я сильно тебя обидел.
Я взглянула ему в лицо и постаралась быть очень вежливой:
— Чушь, которую ты наговорил, сделала хуже только тебе самому. Мне же на твои слова совершенно плевать. Говорил ты их или нет, я не стану смотреть на вещи иначе, чем раньше. Не парься, Корышев. Пока, удачи!
Я пошла дальше, но он снова схватил меня за руку:
— Да постой ты! Куда ты летишь?
— Хочу навестить Баринова. Он болеет.
— Болеет? Вот как… — усмехнулся Корышев. — Что ж, давай навестим его вместе.
— С этой сложнейшей задачей я справлюсь сама.
Корышев покачал головой:
— Да хватит тебе язвить. Я тоже хочу проведать своего надзирателя. Он же теперь и мой надзиратель тоже. Марецкий в своей кадровой политике не оригинален.
— Тогда вперёд, на Витебский вокзал. Баринов живёт в пригороде.
— Я в курсе, где он обитает.
— Поразительно, ты в курсе самых неожиданных вещей. Отчего так?
— Долго живу на свете, — буркнул Корышев. — А на вокзал не поедем. Вон машина моя стоит.
Я села в уже знакомую мне машину, пристегнулась и закрыла глаза, давая Корышеву понять, что ни о чём не хочу больше говорить. И он сообразил, что к чему, молчал всю дорогу.
Наконец, мы въехали в небольшой посёлок, где на одной улице чередовались громоздкие особняки и убогие неухоженные домики.
— Ты не там свернул, — подала я голос, увидев, что Корышев рулит явно не туда.
— Да что ты? — огорчился он. — Сейчас исправлюсь. Покружим немного.
— Останови, я быстрее пешком дойду.
— Ты хочешь поскорее сбежать из машины, будто бы я маньяк какой-то.
— А кто тебя знает? — фыркнула я. — Ты всё время попадаешься мне на пути, словно нарочно.
— На самом деле сегодня я действительно попался тебе нарочно, — усмехнулся он. — Эрик позвонил мне утром и…
— И что? — холодно уточнила я, представляя себе дядю в панике.
— Он просил сделать хоть что-нибудь.
— И ты не придумал ничего лучше, как сопровождать меня к Баринову? А смысл? Для очистки совести?
— Ой, совести моей уже ничего не поможет, — отмахнулся Корышев. — Ты вот скажи мне честно, зачем тебе это всё?
— Что?
Вместо ответа Корышев тяжело и сурово вздохнул.
— А что тут непонятного? Я не хочу обременять Эрика ни сейчас, ни потом.
— Представляю, как он тебе благодарен, — горько усмехнулся Никита.
— Я была бы рада жить и никого не огорчать. Но увы. Пусть Эрик огорчится, как следует, а потом махнёт на меня рукой. Пусть лучше так, чем он сделает ради меня то, о чём все потом пожалеют.
— Как легко ты идёшь на жертвы! — проворчал Корышев. — Можно подумать, у тебя не одна жизнь.
— Так не одна же. Первая уже в прошлом. Новая началась.
Никита остановил машину. Мы действительно находились на нужной улице.
— Будет только хуже, если ты сбежишь от нас, — уверенно сказал он.
— От вас? — фыркнула я. — Ничего себе самомнение! Ты-то тут причём?!
— Да ни при чём, — отмахнулся Корышев. — Какая разница?.. Ты пойми, нельзя тебе в интернат. Я там был, я видел, как это происходит и чем заканчивается.
— Никита, мне сейчас, чем хуже будет, тем лучше. Иначе меня заклинит.
— У меня тоже отбирали тех, кого я любил, — сказал он вдруг, глядя в сторону. — Разными способами. Иногда очень даже извращёнными. Так что не думай, что я не знаю, о чём говорю. Знаю. Поверь: то, что ты задумала — не выход.
— Слушай, что ты меня лечишь всё время? Я тебе кто? Сестра? Жена? Подруга?.. Ни то, ни другое, ни третье!
— Ты — очень близкий мне человек, — проговорил он серьёзно.
— А ты… Ты мне неприятен, Корышев! Может быть, ты пойдёшь своей дорогой и оставишь меня в покое, а? И давай я одна к Баринову пойду. Мы с ним всё-таки приятели…
— Этот приятель приставил к тебе соглядатая, если помнишь.
— Я всё выясню. И ты мне для этого не нужен. Испортишь всё только.
— Не испорчу, не бойся, — усмехнулся он.
— Ну, как хочешь.
Мы выбрались из машины и подошли к старенькому некрашеному, но ещё крепкому дому. Калитка была не заперта, да и на двери звонка не было видно. Я постучала.
Ответа не было.
Корышев легонько потряс дверь за ручку и тоже постучал. У него это вышло куда громче.
Дверь, наконец, отворилась. На пороге стоял руфер Ромка.
Мы с Корышевым переглянулись. Ромка густо покраснел.
— Ты что здесь делаешь? — спросила я.
— Живу я тут, — буркнул Ромка.
— У Баринова?!
— Ну, да.
— Ясно. То есть, добрых советов старших товарищей ты не слушаешь.
Он отрицательно мотнул головой:
— Неа… Но, кстати, это здорово, что вы пришли. А то я уже струхнул порядком, а что делать не знаю. И звонить кому-то Димон запрещает.
Мы прошли за Ромкой внутрь жилища.
Старый дом был построен вокруг печки. Печка в центре, а вокруг неё несколько комнат, соединённых между собой дверями или просто дверными проёмами.
В дальней комнате, где окна были наглухо закрыты ставнями, на разложенном диване, завернувшись в тонкое одеяло, выл в подушку Димка Баринов. Его крутила сильная судорога.
Я бросилась к нему, убрала прилипшие к его лицу взмокшие пряди, попыталась взглянуть в глаза.
