— Максюша, разве так бывает? — выговорила я с трудом.
— Обычно — нет, — отозвался он печально.
— Это произошло тогда?.. Когда я тебя к себе позвала?
— Да.
— Как ты мог?!.. Как ты мог молчать всё это время?
Он резко отстранил меня, я и уставилась в его измученные глаза.
— Мы все были в опасности, кто больше, кто меньше, — сказал он серьёзно. — И это продолжалось всё время, пока противостояние Райды с его противником не закончилось. Меня могли пристрелить, так же, как и Райду. В любой момент. Разве я мог допустить, чтобы ты во второй раз это пережила? Прости меня, если сможешь. Я чувствую себя совершенным ничтожеством за то, что причинил тебе…
Я закрыла ему рот ладонью:
— Всё, ни слова больше!
Он беспомощно заморгал и застыл.
Я отпустила его, отступила назад, шагнула к журнальному столику, взяла своё заявление и, сложив листок ещё раз, сунула его в задний карман джинсов.
— Лада!..
— Подожди! — я вскинула руку. — Подожди, пожалуйста! Я пока не знаю, что тебе сказать… Я даже, как называть тебя, не знаю!
Он отвернулся и горько покачал головой:
— По паспорту я — Никита Корышев.
— Догадываюсь… Разреши мне спросить!
— Конечно! — он с готовностью повернулся ко мне.
— Когда мы первый раз занимались любовью, какие наволочки были на подушках?
— Какие наволочки-подушки?! — рассмеялся Никита. — Голая металлическая сетка старой кровати! Мы бросили на неё два ватника, которые висели за печкой, и свои куртки. Но в процессе тряпки сдвинулись. У меня потом несколько дней задница была в мелкую сеточку…
Он вдруг перестал смеяться.
— Прости, пожалуйста, но мне нужно было спросить.
— Я понимаю, — кивнул он.
Я подошла к нему, взяла за руку, провела пальцами по огромной узкой ладони. Абсолютно чужая рука.
— Не может быть…
По его губам скользнула кривая горестная улыбка, и он отвёл взгляд.
— Говоришь, Райда хотел что-то там загладить? — я продолжала держать Никиту за руку.
— Забудь про него. Что сделано, то сделано. Это случилось.
— Но как же так можно? — пролепетала я, чувствуя, как разум мне отказывает. Я коснулась кончиками пальцев прохладной впалой щеки Никиты. — Кто же в состоянии это вынести?
— Видимо, я, — он снова виновато улыбнулся. — И я надеюсь, что и ты тоже. Что мы оба в состоянии.
Я провела ладонью по его лбу, брови, переносице, по губам… Он успел поцеловать мои пальцы.
— Макс… Максюша… Или Никита?
— Получается, мы оба. Я сейчас — не два разных человека в одном теле, не сиамские близнецы, каждый из которых полноценная личность. Я один, человек-сплав, — тихо сказал Никита. — Не сердись на меня. Ничего с этим не поделать.
— Боже мой, о чём ты? Сердиться?! За что?!
— За всё это.
— Это не твоя вина. Не ты всё это придумал.
Никита покачал головой:
— Я виноват в том, что… Да во всём практически. Я же понимал, я же себе твердил, что пока всё не разрешится, надо молчать. Просто быть рядом и молчать. Не показывать тебе ничего, что могло бы смутить или разбередить… Но я чёртов слабак! Я так по тебе скучаю, что раз за разом позволял себе… Вместо того, чтобы хоть как-то тебе помочь!
— Замолчи!!!
— Но это правда!
— Слушай меня, Максим! Никому и никогда я не позволю говорить о тебе несправедливую гадкую чушь! Никому, ты слышишь? Даже тебе самому!
Он закусил губы и его взгляд стал растерянным и беспомощным.
— Как скажешь, — коротко бросил он и снова закусил губы.
— Макс, по-моему, у тебя нервы ни к чёрту стали, — запинаясь, проговорила я.
— Есть немного, — кивнул он. — Но вчера ты меня особенно напугала этим своим демаршем…
— Чем?!
Он с досадой усмехнулся:
— Да отказом от опеки. Что хочешь со мной делай, Ладка, верь, не верь, но я тебя ни в какие интернаты не пущу. Сможешь ты снова полюбить меня таким, не сможешь, не знаю, не это главное. А вот глупостей я тебе делать не дам. Был бы я здоров, я бы сам тобой занялся. Но, к счастью, у тебя есть Эрик Малер. И ты останешься под опекой дяди столько, сколько это будет возможно.
Я смотрела ему в глаза, надеясь увидеть в них хоть самый лёгкий оттенок синей стали. Увы… Эти светлые глаза, чуть серебристые… Ничего общего.
Наверное, он понял, что я так настойчиво разыскиваю на его лице.
— Больно, малыш? — грустно спросил он. — Мне тоже. Но мы ведь потерпим, правда?
Макс часто так говорил. Слышать, как другой произносит такие знакомые слова, другим голосом, другими губами… Это было так странно.
Он чуть улыбнулся. И столько грусти и боли было в тёплых светлых глазах, что я не выдержала, опустила голову.
— Я ни на чём не настаиваю, малыш. Если ты не примешь меня, я пойму…
— Заткнись!!! — заорала я.
Я шагнула, взяла его лицо в ладони, он только губами шевельнул и застыл, затаив дыхание.
Здравый смысл больше не помощник. Здравый смысл теперь предатель. Он твердит, что этот совершенно другой парень, абсолютно непохожий на моего любимого человека, всего лишь помнит о нас самые интимные и трогательные моменты. Всего лишь помнит, и это не делает его Максом. Это вовсе не означает, что Макс вернулся ко мне живым, вот о чём говорит здравый смысл.
— Максюша, пожалуйста… — я крепко зажмурилась.
Я никогда не смогу забыть, как он выглядел прежде. Какова была на ощупь его кожа. Как пахла его подушка. Как он улыбался, когда был счастлив, и как хмурил брови, когда сердился. Но мало ли как человек может поменяться внешне… Иногда до неузнаваемости. Но он же всё равно остаётся собой. А тут вышло так, что душа разом поменяла пристанище, но она же осталась прежней. Значит, человек, которого я любила, снова здесь, со мной.
Я обняла Макса и без сил сползла на пол. Макс, видимо, растерялся, и подхватил меня только у самого пола, сел тут же, прижимая меня к себе.
— Максюша, я люблю тебя… Как же я тебя люблю…
Я уже не замечала цвет его глаз. Потому что этот парень смотрел на меня в точности так же, как тот, чьи глаза были цвета синей стали. Совершенно так же.
Телефонный звонок вывел нас из оцепенения.
Никита поёрзал, с трудом залез рукой в карман на брюках, извлёк телефон и ответил.
— Да всё у нас, Малер, в порядке. Не волнуйся ты, — сказал он звонившему. — Минут через пятнадцать выезжаем… — он послушал ещё несколько секунд, и голос его изменился. — Что?!.. Как это?!.. Ладно, я понял. Давай, скоро увидимся.
