— Да, именно. Мы определили имена тех, чьи тела были найдены в доме напротив. Елена и Оскар Мейзенштольм. Поэтому тебе придётся рассказать мне всё об этой женщине, даже то, что ты забыл.
— Вот тьма… — Алекс потёр ладонями лицо. — Вот же тьма! Да как же так?…
— Ты давно её видел в последний раз?
— Видел… Погоди, не помню…
— Вспоминай!
Тут Суржиков сделал вещь, которой от себя никак не ожидал: раскрыл дверцу шкафа, за которой тускло блестела какая-то бутылка, выплеснул из стакана воду прямо на пол и налил туда на палец золотисто-коричневой жидкости. Поставил стакан перед Алексеем и сказал:
— Пей давай. А ты, инспектор, погоди минуту, дай ему переварить твои… новости.
— Ну, пусть переваривает, — буркнул Глеб и замолчал.
Вязкая тишина повисла в кабинете. Нарушило её громкое бурчание в животе инспектора и последовавший комментарий с подоконника:
— Вот я и думаю, может, не кормить тебя, злыдня?
— Чего я-то? — обиженно проговорил Глеб. — Ну, и не корми, пойду вон в вареничную, да и поужинаю…
— Так, стоп! — очнулся Верещагин. — Никто никуда не идёт, все сидят тихо и слушают мою команду. Аркадий!
— Да, хозяин! — домовой вытянулся в струночку.
— Через сорок минут подай, пожалуйста, ужин на пятерых. И предупреди Софью. Глеб, некоторые даты мне нужно будет уточнить, но в принципе всё, что я знаю о Елене, в том числе — о её жизни после нашего расставания, я расскажу. Влад, запишешь основные пункты, чтобы инспектор не отвлекался? Отлично. Тогда так… Мы поженились в 2170 году в Москве, а годом позже родились близнецы.
— То есть, им сейчас четырнадцать? — уточнил Суржиков.
— Почти. Будет в июле. Когда им было по четыре года, Елена от нас ушла. Я был в отъезде, тогда расследование завело меня в Карелию, а когда вернулся, дома нашел только мальчишек и совершенно незнакомую мне женщину, сказавшую, что она временная няня, нанятая для них матерью. Она оставила записку…
— Записка сохранилась? — перебил Новиков.
— Нет. Я тогда разозлился и сжёг её, даже и не знаю, откуда у меня стихии огня хватило, чтобы спалить листок… и то, на чём он лежал.
— Я так понимаю, ты тогда и стол поменял, — усмехнулся инспектор.
— И шторы, — вернул ему ухмылку Алекс. — Это называется «Сгорел сарай, гори и хата».
— Понятно. И искать сбежавшую мамашу ты, конечно, не стал? А что в записке-то было?
— Что-то вроде того, что она теряет способность к самовыражению и лучшие годы жизни. Неважно. Другое существенно: три года назад Елена появилась здесь. Удачно, что близнецы в это время были в Степи, в археологической экспедиции вместе с моим братом.
— Они её помнят?
— Конечно. Я и не скрывал ничего, ну, только сказал, что мы очень поссорились, а её пригласили сниматься в голографическом фильме.
— Понятно, — покивал Суржиков. — Может, и зря не рассказал, как дело было…
— Неважно, — отрезал инспектор. — Итак, Елена Мейзенштольм появилась здесь летом 2182 года?
— В июне, — кивнул Алекс. — Только тогда она ещё не была Мейзенштольм, носила девичью фамилию, Прокудина. Она пришла вечером…
Верещагин прикрыл глаза, и перед ним, словно наяву, встала картинка: стучит дверной молоток, он отворяет дверь, и на пороге стоит Елена. Алёна. Леночка… Чуть похудевшая, с шальным блеском голубых глаз, под которыми появились еле заметные морщинки; белокурые волосы коротко подстрижены, только справа длинная прядь свисает почти до подбородка. Она спрашивает: «Пустишь? Я ненадолго, не бойся», и от её чуть хрипловатого голоса внутри поднимается такая жаркая волна, что даже больно становится глазам.
Тряхнув головой, он договорил:
— Лена попросила подписать документы на развод. Она ни на что не претендовала, я подписал, и она снова пропала на два года. Появилась почти год назад, в июле…
— Детей дома снова не было?
— Были! К счастью, здесь тогда гостила Катя, племянница, они играли вместе и не заинтересовались, кто пришёл. Впрочем, у нас договорённость: ко мне могут прийти клиенты, поэтому Стас и Сергей не выходят, если я их не зову.
— Понятно. И зачем она пришла?
— Просила деньги в долг, на год.
— Много?
— Немало. Двести тысяч дукатов.
Никонов непочтительно присвистнул.
— И что?
— Я взял время подумать, и через пару дней отдал ей эту сумму, наличными. Говоря честно, я был готов к тому, что денег этих больше никогда не увижу, но совсем недавно, в марте, они вернулись на мой счет — все двести тысяч. Без какого-либо сообщения.
— Лихо, — оценил Суржиков. — Повезло тебе с бывшей женой, шеф…
Пожав плечами, Алекс повернулся к инспектору:
— Скажи мне, ты считаешь меня в числе подозреваемых?
— Полагалось бы… Согласись, ты очень удобная для этого фигура: живёшь рядом с местом преступления, тела тебе, можно сказать, на порог выложили. Само собой, ты имеешь право не любить бывшую жену, а уж её нового мужа так и вовсе люто ненавидеть.
— В этом нет логики, — заметил Суржиков.
— В жизни её вообще немного, — парировал Глеб. — Хотя, может быть, у тебя есть алиби? Если верить экспертам, то Оскара Мейзенштольма убили между полуночью и пятью утра двадцать третьего апреля, а его жену — между шестью и десятью часами вечера двадцать седьмого.
— Двадцать третье и двадцать седьмое… — Верещагин почесал затылок и полез в ящик стола, чтобы вытащить оттуда наполовину исписанный блокнот. — Сейчас проверим. У меня, видишь ли, на каждое дело заведена отдельная тетрадка, вот эта как раз по расследованию истории о мошенничестве с банковскими облигациями. И занимался я этим расследованием ровно неделю, между двадцатым и двадцать седьмым. Вчера как раз и отчёт клиенту отправил… — Тут он оторвался от блокнота, с некоторым удивлением воззрившись на Никонова. — Это что же, вчера только всё и началось?
Тот только пожал плечами.
— Ладно… Так вот, насчет алиби: у меня их куча. Я просто ими битком набит.
— А поподробнее?
— С двадцать второго по двадцать четвёртое апреля я был в Вятке по делам расследования. Жил в гостинице «Центральная» в одноместном номере. Вернулся двадцать пятого утром на поезде. Конечно, ты можешь сказать, что никто не отменял междугородние порталы, но там-то регистрируется каждый проходящий.
— Как и в поездах, тут ты прав. А двадцать седьмого вечером?
Тут Алекс широко улыбнулся:
— А двадцать седьмого вечером я был в ресторане «Прага» на праздновании дня рождения секунд-майора Ухтомского из Мещанского отделения городской стражи.
