— Прости, вот прямо сейчас не могу никак. Позволишь, я тебе наберу через какое-то время.
— Давай! — и Бахтин отключился, не прощаясь.
— Что случилось? — спросил Верещагин сразу у всех.
В ответ Софья протянула ему письмо. Обычный лист белой бумаги, пахнущий каким-то дорогим мужским одеколоном, отметил детектив. Всего несколько строк, написанных синими чернилами, уверенным твёрдым почерком. Заковыристый росчерк. Дата — сегодняшняя, первое мая. Текст…
«Шестой лунный день совпадёт с Литой, и наследник Верховного должен своей рукой срезать омелу. Максимилиану надлежит явиться в Дом не позднее двадцатого. В противном случае жизнь и смерть его будут исторгнуты из общины. Nead’dim Ond’duuve Ouend Eekhl Sah’Fair». Подпись под этим текстом была вполне обыденной, П.В.Гребнев, ну и росчерк, ясное дело.
— Пояснения? — спросил Алекс. На лице его возникло выражение бесстрастной отрешённости, и домовой сразу насторожился — как-никак, он был единственным из присутствующих, кто знал детектива неплохо.
— Павел Викентьевич — мой дед, — ответил Макс. — Верховный друид Псковской губернии, а поскольку в остальных областях эта… секта не слишком прижилась, он считает себя верховным для всего Царства Русь.
Никак нельзя было сказать, что в голосе мальчика звучала любовь к деду.
— Продолжай, — попросил Верещагин.
— Лита — день солнцестояния, тут написано, — он кивнул в сторону письма. — Большой праздник. Среди всего прочего в этот день Верховный собственноручно срезает омелу с самого старого дуба, золотым серпом. Дед давно хотел сделать из меня своего преемника, собственно, поэтому мы с мамой и уехали оттуда.
— А твой отец?
Тут уже отмерла Софья.
— Моего мужа, а своего сына господин Гребнев принёс в жертву, — чётко проговорила она. — Это произошло полгода назад, но узнала правду я только недавно.
— Мы сразу же собрались и уехали, — кивнул Макс. — Пока был папа, нас особо не трогали, а теперь…
— Как это — в жертву? — тихо-тихо спросил инспектор. — Это вот сейчас, здесь, в этой стране? В царствование Константина Михайловича?
Женщина пожала плечами:
— У них погиб дуб. Самое старое дерево в роще. Неудивительно, в общем-то, что погибло, ему было, наверное, лет восемьсот. И тогда мой свекор выложил на стол козырь: он предложил срастить одного из членов общины с оставшимся деревом…
— Помните, была легенда об энтах, разумных ходячих деревьях? — вмешался Макс. — Ну вот, он хотел создать что-то вроде энта, этакий объект поклонения, он же должен был стать судьёй, алтарём, воплощением божества…
— Неужели этот человек готов был погубить для такого собственного сына? — поразился Суржиков.
— У Павла Викентьевича одиннадцать сыновей от трёх жён, — сухо ответила Софья. — Мой муж считался… неудачным. Отца не слушался, и вообще интересовался более строительством дирижаблей, чем обычаями друидов. Но эксперимент не удался.
— Он… погиб?
— Не вполне. Верхняя часть тела отлично совместилась со стволом дуба, глаза открываются, он даже издаёт какие-то звуки. Только ничего не соображает, — смешок женщины прозвучал словно скрип кладбищенской калитки.
— ………! — энергично высказался Суржиков и покраснел. — Прости, Соня.
— Ничего, я бы и сама лучше не сформулировала.
В воздухе повисло молчание.
— Погоди, — нарушил его Алекс. — Если одиннадцать сыновей, то почему наследником назван Макс?
— Потому что у дедули нет больше внуков, — с некоторым ехидством ответил юноша. — Девчонок полно, а мужского пола я один.
— Н-да… Знаешь, Влад, пожалуй, я присоединюсь к твоей чеканной формулировке, — сказал инспектор. — И каков план? Вы ж не собираетесь туда возвращаться?
— Ни в коем случае!
— Кстати, а чем грозят все эти… санкции, которые перечислены в письме? Звучит страшно, но, может, это не опаснее комариного укуса? — поинтересовался Алекс.
— Боюсь, что комар этот может оказаться малярийным, — поджала губы Софья. — Правда, я не знаю подробностей…
— Я знаю, мам. Это означает, что я лишаюсь фамилии, корней и защиты рода…
— Да и Тьма с ней, с фамилией. Будешь не Гребнев, а Полянский, делов-то! — перебил его Суржиков.
Макс покачал головой.
— Не всё так просто. Это ж друидское проклятие. Если понимать его буквально, то получивший его начинает чахнуть, как дерево, лишённое корней. То есть, быстро и необратимо.
— Хозяин, — позвал с подоконника молчавший доселе Аркадий. — Там стоит у дверей…
— Кто? — рассеянно спросил Алекс, усиленно размышлявший над тем, что же делать.
— Беролак.
— Кто??
— Открывай, Верещагин, надоело мне тебя ждать! — раздался снизу медвежий рёв.
— Фу ты, господи! — хозяин дома облегченно вздохнул и крикнул в ответ: — Иду!
— Слушай, я тогда пошёл! — забеспокоился инспектор. — Невместно мне с начальством-то…
— Да иди вон в любую из спален и пережди, — поморщился Верещагин. — Аркадий тебя прикроет тенью дома.
— Нет уж, — Никонов решительно тряхнул головой. — Уйти мог бы, а прятаться не буду.
— Ну, смотри…
Быстро ссыпавшись по ступенькам, Алексей распахнул дверь. Могучая фигура секунд-майора Бахтина заполняла дверной проём почти полностью. Он хлопнул хозяина по плечу, отчего тот слегка перекосился на одну сторону и сказал:
— Ну, веди! Давно слушаю байки о твоём доме, теперь и сам погляжу.
— Проходи. Чего звонка не дождался?
— Ты на часы смотрел, частный сыщик? Двенадцатый час уже, а я в отделе со вчерашнего утра кукую. Домой охота.
— Понятно…
— Оно конечно, никто меня там не ждёт, даже кошка… Ого! — Бахтин остановился на пороге столовой и одним взглядом окинул всё, что открылось с порога: стол, уставленный блюдами с остатками еды, начищенный самовар, напряжённое лицо инспектора, бледную Софью, круглые мохнатые уши за чахлым кустиком на подоконнике… — И домовой у нас тут… И инспектор Никонов пребывать изволит. А чаю опоздавшему гостю дадут?
Не успел секунд-майор договорить, как перед ним выросла огромная чашка чуть не в пол-литра размером, с нарисованной медвежьей головой, и тарелка, на которой в горячей картошке таял кусочек масла, а утиная нога розовела сквозь зажаренную корочку.
— Изволь, Сергей Иванович! — усмехнулся Алекс. — Аркадий, и нам всем чаю налей! Вот и хорошо… Итак, Софья Григорьевна, разрешите представить вам секунд-майора Бахтина, начальника следственной части местной городской стражи.
Софья кивнула, Бахтин привстал и поклонился, на миг перестал жевать.
