В себя Суржикова привела тонкая струйка холодной воды, лившаяся за шиворот. Он приоткрыл один глаз и попытался сфокусировать расплывчатое пятно, которое над ним маячило. Когда появилась резкость, он разглядел рыжие волосы, тонкие усики, прищуренные зелёные глаза. «Шорн!» — опознал фигуранта Владимир, приподнялся и ударил изо всей силы кулаком в это самое лицо, после чего вновь провалился в никуда.
Ужинать втроём было непривычно. Хотя Алекс не мог понять, когда это он вообще успел привыкнуть к большой компании за ужином? И тем не менее…
Мрачный домовой подал картофельные драники и чесночную сметану с красным перцем. Софья посмотрела на сметану жалобно и спросила:
— Аркадий, голубчик, мне ж завтра с пациентами общаться, я к семи уже в Замоскворечье должна быть. Не могу я чеснок есть… Может, обыкновенную дашь?
С подоконника фыркнули, но глиняный горшочек со сметаной появился на столе.
— Драники чтоб все съели, — безапелляционно заявил домовой. — Разогретые драники — это яд.
— Съедим, — согласился Алекс. — Ты не знаешь, был Бахтин у твоего приятеля?
— Кузьма мне не приятель, а родич. Был, конечно, — сердито сказал Аркадий Феофилактович и замолчал.
— И… что тот рассказал? — спросил Макс, которому было ужасно любопытно.
— Вот придёт беролак, он и расскажет.
— А если не придёт?
— Значит, не расскажет. А я пошёл чайник ставить…
И домовой исчез где-то в глубине дома.
— Интересно, это мы его чем-то рассердили? — поинтересовалась Софья.
— Думаю, он нервничает из-за отъезда. Жениться не каждый день приходится, сама понимаешь. Кстати… Аркадий!
— Да, хозяин?
— Мы с тобой завтра за подарками пойдём?
— Ну… надо, конечно. Только это… надо бы список написать, кому что.
— Ну так напиши, — бестактно сказал Макс.
Тут Алекс понял, что надо вмешаться, пока домовой, основа их хозяйства, не взорвался.
— Думаю, вдвоём вы это сделаете быстрее и лучше, — предложил он. — Аркадий будет думать, а ты записывать.
— Ладно, — мальчишка пожал плечами. — Так даже ещё интереснее! Пошли, у меня в комнате сядем?
Когда их голоса в коридоре затихли, Верещагин негромко произнёс:
— Аркадий умеет читать, но не может писать. И я так и не смог его научить.
— Даже у людей бывает дисграфия и тому подобное, — пожала плечами Софья. — Думаю, ему это не сильно мешает жить.
— Не мешает, но он всегда очень огорчается, когда об этом узнают, так что я стараюсь не затрагивать эту тему.
Женщина сняла с заварочного чайника белую льняную салфетку и разлила по чашкам чай, потом улыбнулась:
— Знаешь, как говорят бритвальдские медсёстры? Нет такой неприятности, от которой не поможет хорошая чашечка чаю.
— Пожалуй, я с ними согласен…
Над чашками поднимался пар, серебряные ложечки блестели, клубничное варенье сулило привычную радость, и Верещагин решил, что не станет обращать внимания на непонятное, необъяснимое тревожное чувство. Сегодняшний день заканчивался, и заканчивался хорошо.
Секунд-майор вызвал Глеба к себе уже совсем поздно, когда младшие инспекторы дописали отчёты, сложили материалы дела в папку, отдали её шефу и ушли, хихикая и подталкивая друг друга локтями. Что-то они задумали, и в другой день Никонов непременно обратил бы на это внимание. Но сегодня он лишь попросил мысленно Великую Мать, чтобы она не дала олухам вляпаться во что-то действительно неприятное, и вернулся к материалам дела. Он перечитывал листок за листком, и всё больше приходил к выводу, что что-то упускает. Для прорыва ему требовалось хорошее, настоящее везение, истинная удача, но пока её золотой хвост даже не мелькал в протоколах, списках, отчётах и прочей бумажной шелухе.
Секретаря в приёмной господина Бахтина уже не было, и инспектор беспрепятственно прошёл в кабинет. Шеф сидел за столом и задумчиво перелистывал толстый иллюстрированный журнал.
— Вызывали? — с тщательно выверенным почтением спросил Глеб.
— Вызывал, — согласился секунд-майор. — Присаживайся.
Никонов сел на жёсткий стул и выжидательно уставился на хозяина кабинета.
— Что? — усмехнулся тот. — Любопытно тебе, что сказал почтенный домовой Кузьма?
— И ещё как, — не стал спорить инспектор. — Подозреваю, что много интересного, иначе бы вы не выглядели таким… довольным после раннего допроса. Опроса, прошу прощения.
Бахтин ещё минуту полюбовался на невидимую для собеседника картинку в журнале, после чего кивнул:
— Ладно, слушай. Кузьма видел, как приехал убийца. Наблюдал, как тот вытащил тело из багажника, перекинул через плечо и понёс в то здание. Экипаж и водитель его ждали примерно полчаса, потом убийца вернулся и уехал. Представь себе, домовой сумел запомнить номер экипажа.
— А внешность убийцы?
— Описал, — кивнул секунд-майор. — Совпало с той картинкой, которую ты снял с записывающего амулета.
— А чего ж он так испугался, это домовой?
— Магического воздействия. Водитель выходил, пока ждал возвращения хозяина, и, как сказал домовой, на него даже смотреть было жутко: рваные движения, будто кукла механическая, и будто стеклянные глаза. И несло от него, по словам Кузьмы, скверной магией.
— Как он там со своего чердака стеклянные глаза рассмотрел? — Глеб скептически покачал головой.
— А! вот тут нам с тобой достался секрет, от которого нет никакого толку. У домовых есть возможность приблизить к себе картинку, чтобы лучше рассмотреть что-нибудь. Какое-то особое устройство глазных нервов, не знаю, этого они мне не сказали. Но факт, что он рассмотрел текст в газете, которую по моей просьбе положили внизу на земле. Текст, не заголовки!
— Впечатляет… то есть, вы полагаете, магия крови?…
— Вполне возможно. Магбезопасности я сообщил, экипаж и водителя они нашли, и более того, сумели каким-то образом вычислить того, кто наводил на этого человека воздействие.
— И кто он?
Вместо ответа Бахтин повернул к нему журнал, где на развороте был магоснимок пятерых за переговорным столом, и принялся тыкать в бумагу пальцем:
— Позволь представить тебе крупнейших антикваров Старого света за столом переговоров. Карл Сотби-Эшендорф, — палец упёрся в симпатичного толстячка со смешными усиками. — Пьер-Огюст Лавернье и его жена госпожа Лидия Хаскелл, — теперь тычка удостоились высокий худой сероглазый мужчина и улыбающаяся рядом с ним красавица. — Джан-Пьетро Торнабуони, — седой загорелый щеголь с сапфировой серьгой в ухе. — Франц Класхофен, — верзила с мрачной физиономией.
— Знакомое имя…
— Я тебе больше скажу, сегодня дирижабль «Ута фон Балленштедт» прибыл в Москву из Монакума, и с его борта сошёл этот самый господин.
