Она неторопливо шла по Садовой в сторону поворота на Костянский переулок, когда внимание её привлёк горластый мальчишка-газетчик:
— Свежий новостной листок! — орал тот во всю глотку. — Последние новости! Развод в аристократическом семействе! Раскрыто серьёзное жульничество на ипподроме! Государь запретил секту друидов!
— Дай-ка! — женщина бросила разносчику дукат и жадно раскрыла газету.
На первой странице среди официальный новостей и в самом деле публиковался указ царя Константина Михайловича о полном запрете деятельности друидов как в Псковской губернии, так и везде в Царстве Русь, конфискации их имущества и разрушении молелен. Глава же общины должен был предстать перед царём не позднее… — тут Софья присвистнула уж совсем по-дворовому — не позднее послезавтрашнего дня, восьмого мая.
Сунув газету в сумку с травами, она почти побежала в сторону дома, и всю дорогу себя ругала: почти всё время замужества она принимала решения, брала на себя ответственность, соглашалась или отказывалась… Сама. Одна.
А теперь думает только об одном: как можно скорее попасть под защиту стен, ставших ей родными.
Да нет, к чему врать самой себе? Не стен. Людей.
Она вбежала в дверь, белкой взлетела на второй этаж и позвала:
— Аркадий, где все?!..
Свободное время до вечера, отлично звучит, не так ли? Владимир Суржиков, бывший актёр, а ныне помощник частного сыщика, тоже так думал.
Распрощавшись с Шорном вполне по-дружески, он ушёл в свою комнату и заснул, успев только снять ботинки. А когда проснулся, подумал, что знает, как ему потратить свободное время… Быстро перекусив чаем с пирожками, Суржиков вышел из дома и отправился в сторону Таганской площади, к бывшему зданию электротеатра «Вулкан», где в последние сто двадцать лет размещался театр драмы и комедии. Он неторопливо перешёл Садовую и на углу Мещанской подозвал экипаж-такси, благо, деньги, выданные ему Алексом, тратить было как-то некуда.
Знакомое здание выпало из-за поворота внезапно, вот только что Владимир видел высокие кроны лип, окружающих дом профессора Боткина, и вдруг на него надвинулась высокая стена красного кирпича. Экипаж свернул в Николо-Болвановскую улицу и остановился.
Вход в театр был всё тот же самый: черное дерево и стекло дверей, латунные ручки, высокие фонари. Правда, ручки эти давно уже никто не надраивал до блеска, как было во времена, когда деспотической рукой театром правил Николай Иванович Тихонов. Касса было открыта, но никто не стоял в очереди в надежде купить случайно сданный билетик.
— На завтра есть? — спросил Суржиков, склонившись к окошечку.
— Есть, — ответила скучная чрезмерно накрашенная тётка. — Вам куда, в партер, в ложу?
— А на следующую неделю?
— Есть. Нету только на понедельник, — неизвестно чему усмехнулась она.
— Почему?
— Выходной потому что! — и тётка захихикала.
Владимир поблагодарил её и отошёл к афише. Впрочем, ни одного знакомого названия он там не нашёл, а ведь какой бешеной популярностью пользовались в постановке Тихонова «Король Лир» или «Братья Карамазовы»!
Он обошёл здание и со стороны Таганского тупика нашёл служебный вход; возле двери курили двое немолодых рабочих сцены. Один из них присмотрелся к визитёру и спросил:
— Володя? Суржиков, ты что ли?
— Я, Петрович, я.
— Нешто вернуться решил?
— Да нет, был рядом по делам, вот и заглянул, — соврал Влад.
— Ну и правильно, — сердито сказал второй.
Он вообще всё делал сердито: курил, сплевывал, говорил, смотрел…
— Что, плохо дело? — спросил Суржиков сочувственно.
— … — понятно выразился сердитый.
Петрович добавил:
— Ты ж с этим, Скавронским, недолго проработал? Ну так вот, всё стало ещё хуже, чем когда он только пришёл. Нам-то, конечно, пофиг, наше дело тяжести таскать, но обидно, ведь какой театр был!
Все помолчали, затем Влад поинтересовался:
— Кучеров здесь?
— Эка вспомнил, — хмыкнул сердитый. — Давно ушёл, месяца через три после тебя и уволился, и на порог плюнул, уходя. Вот как его достало!
— И из Макбета процитировал ещё, сам знаешь, что это значит! — и Петрович с расстановкой, не хуже любого заправского актёра, проговорил: — «Я смею все, что смеет человек, и только зверь на большее способен!».
Суржиков понимающе покивал: по старинной театральной примете, за кулисами нельзя не только цитировать эту пьесу, но даже и название её произносить.
— Слушай, Володя, а ты сейчас где служишь? — спросил сердитый. — Может, так того… рабочие нужны? Ты ж нас знаешь, с таким опытом впору в режиссёры идти.
— Да нет, ребята, я ведь не в театре теперь. Представляете, работаю помощником у частного сыщика!
— Ни… себе! — энергично одобрил Петрович. — Нравится?
— Знаешь, оказывается — это моё! — и неожиданно для себя Суржиков понял, что сказал правду.
Вернувшись домой, Алекс немедленно сел за отчёт для клиента. Он писал, и перед его глазами вставало то удивлённое и какое-то детское лицо Казьмина, то рыжая шевелюра Шорна, то отвисшая брюзгливо нижняя губа Устименко. Наконец, он поставил последнюю точку, отправил текст в печатающее устройство и нажал кнопку на коммуникаторе:
— Господин Парсонс, добрый день, — сказал он, с удивлением наблюдая вокруг заказчика зелёную траву и какие-то клумбы, а вовсе не хрустящую чистоту больничной палаты. — Я готов передать вам отчёт. Расследование закончено.
— Даже так? — удивлённо приподнял брови Парсонс. — Очень хорошо. Жду вас… ну, скажем, через час в клинике.
— Я буду.
Отключившись, Верещагин понял, что хочет чаю, более того — не откажется от булки с маслом. А ещё — что организовывать всё вышеперечисленное придётся самому, потому как Аркадий отправился сдавать свой багаж туда, куда сдают его переезжающие с места на место домовые.
На кухне он обнаружил Макса, сооружавшего бутерброд из чёрного хлеба, масла, колбасы, помидоров, солёных огурцов и чего-то белого и с трудом поддающегося опознанию.
— Хотите? — предложил молодой человек. — Очень вкусно, только откусывать трудно.
— Хочу. Настоящие частные сыщики не боятся никаких трудностей.
Они налили себе по огромной кружке огненного чая, Макс бухнул туда три ложки сахару, потом подумал и положил ещё три.
— Правильно, — кивнул Алекс. — Мозги должны получать свои углеводы, тебе учиться вот-вот…
— С первого июня выхожу работать, — похвастался будущий учёный. — Между прочим, не куда-нибудь, а в лабораторию высшей нервной деятельности.
— Класс, — снова одобрил Верещагин.
