Старик с небоходом быстро надрались. Азар не поленился встать и притащить за ворот музыканта с арфой, который тоже был навеселе и не с первого раза понял, что от него требуют, но старик с новым другом напели ему мотив, и он легко подхватил веселую мелодию. Постоялый двор притих, а хмельная компания теперь горланила старинную северную песню, отстукивая каблуками ритм по земляному полу. Пели о бравом рыцаре, что был безумен и потому не ведал ни страха, ни тягот. Песню о том, что в нашем мире, полном войн и жестокости, быть вменяемым сродни наказанию. Грустная была песня, совсем не веселая, как мне показалось. Хоть я и слышал ее не в первый раз, только сейчас вдумался в иронию смысла.
Сегодня мне улыбнулась удача, я, словно городской франт, был при полном кошеле и без единой царапины. Можно утолить и свои сердечные порывы. Пойду как в гости к Майре, пока ее муж сидит в аптеке, вдыхая свои зловония, молодая женщина совсем вся извелась от тоски. Какой другой ловелас был бы и рад наведаться в гости к голубоглазой прелестнице, да вот только обойти всех сторожей да дворовых псов, что ревнивый муж оставил во дворе дома, под силу не многим. А я один из тех, кто делает это и часто и ловко. Собак я прикормил самыми отборными потрохами, при виде меня они только добродушно виляли хвостом да облизывали руки Стражники и в ус не дуют, что толку от этих дармоедов. У них, стоящих на посту, можно снять кошелек и пряжки с сапог, даже не почешутся. Так что дотемна прогуляюсь по рыночным лавкам, дождусь, пока луна будет высоко да пойду к Майре.
Игорный дом был рядом с городскими воротами. Мне как подданному королевства разрешалось проходить в центральный город, за вторую оборонительную стену, сколько угодно — без всякой платы. И даже в саму крепость и дворцовый парк вход был свободный.
В те дни, когда я выплачивал королевскому чиновнику огромную взятку за то, чтобы получить грамоту подданного, надо мной смеялась вся округа, и те нищие шахтерские кварталы, в которых я и жил, и вся воровская гильдия, от которой я держался подальше. Но позже, когда тонкий лист пергамента с подписью самого короля и тайной магической печатью придворного астролога стал моим пропуском в самые закрытые места, все насмешки прекратились как-то сами собой. Воровской мир города после этого наполнили самые противоречивые слухи. В первую очередь они касались меня, поговаривали, что я заключил сделку с властями в обмен на иммунитет от судейских ищеек. Утверждали, что я стал прихвостнем гвардейцев и вел двойную игру. В результате от меня отвернулись и воры, и судебные чиновники. Даже сборщики налогов не очень-то интересовались, где я беру золото. Это во много раз превосходило все мои ожидания, я сам гордился собой за такую удачную сделку.
Гильдия воров держала вокруг себя мелких щипачей, лиходеев. Состоять в гильдии накладно, но у них были неплохие связи среди городских караульных, а многие знались даже с капитанами страж, но королевские гвардейцы для них были недосягаемы. Неудачники быстро попадали в зависимость к держателям гильдии, стоило их хоть раз выкупить из тюрьмы.
Королевская грамота давала мне многие права, но и обязывала делать вид, что я законопослушный человек, коим меня грамота и представляла. Что ж за долгие годы своего промысла меня ни разу даже не заподозрили в содеянном, так что опасаться мне было нечего. Благочестивый подданный, пусть не самых благородных кровей, не зажиточный, но исправно уплачивающий все налоги, да любой судья решит, что всякий, кто посмеет обвинить меня в воровстве, просто клеветник и лжец. Тем более, что против моего одного слова требовалось найти свидетеля, каковых было не много, и то если судья посчитает их неблагонадежными, он не станет принимать в расчет их слова. Но хвала великим духам, я еще ни разу не представал перед судом, и тем более перед инквизицией жреческого совета.
На выигранное у сына мельника серебро я решил прикупить себе обнову, сменить старый, пропахший трактиром камзол на одежду подороже и респектабельней. Пусть до праздника еще далеко, но готовиться надо заранее.
Вертихвостка Майра обожала ванильное масло и северное медовое вино, которое в нашем королевстве стоило довольно дорого и было редким. Вообще была жуткая сластена. Я отложил часть монет ей на подарки, а остальные приготовил отдать обувщику и портному.
Когда звезды запылали над горизонтом, жизнь в городе вошла в свое нормальное русло. Вечера здесь на юге всегда были очень коротки и быстро перетекали в ночь. К этому времени как раз подходили большие караваны с перевалов и торговля на рынке только начиналась.
В великолепных шелковых штанах, в замшевой куртке, подбитой соболиным мехом, чуточку приталенной, с чудесной вышивкой, сделанной серебряной нитью, в новых тугих сапогах, изготовленных специально по моему заказу, я вышел на центральную рыночную площадь, полный достоинства и самоуважения. В кошельке осталась, только пара медных червонцев, но я не унывал и бодрым шагом направился в самую гущу торговых рядов. Полный достоинства и галантности, я просочился к ювелирной улице и стал деловито прохаживаться вдоль рядов. Покупатели, что заходят сюда даже просто поглазеть на все те безделушки, что выставлены на прилавках, уже выдают себя как людей состоятельных и жадных. Простому бедняку среди всего этого золота и серебра, оправляющего драгоценные камни, делать нечего, ему бы на хлеб меди хватило, а уж всякие побрякушки точно не его забота. Мне порой бывает достаточно мельком взглянуть в маслянистые и алчные глаза праздного зеваки, чтобы точно определить, сколько золота у него с собой. На той вещи, что кажется ему по карману, он невольно задерживает взгляд и напрягает шею. Руки такого человека начинают нервно подергиваться, совершая нелепые действия. Разумеется, что грабить людей в этих рядах никто не вздумает. Тут каждый третий среди толпы — смотритель дружины, той самой, что ювелиры держат возле себя как охранников. Это не королевская гвардия, но тоже дюжие парни, которые мигом скрутят так, что и пискнуть не успеешь. Нет, в этих рядах добычу можно только присматривать. Наряд на мне приличный, кошелек хоть и набит наполовину оловянными пуговицами, все равно смотрится внушительно, так что спроваживать меня не станут.
Я тихонько встал у лавки огранщика и стал разглядывать мелкие камни. Всегда с трудом удавалось понять, какую ценность они могут представлять. Мелкие, порой крошечные, ничуть не больше гречишного зернышка. Но цена стояла высокая, меньше чем за сотню золотых ничего и не присмотришь. Сам огранщик, однако, не унывал, коль товар на виду, лавка при деле, то и торговля, стало быть, в полном порядке. Я как раз смог наблюдать, как хриплый мастер поучает своего посыльного, того, что приносит ему камни из шахтерской гильдии.
— Ты босяк и неуч! — возмущался мастер, брызжа слюной на испуганного мальчишку. — Уважаемый Палу ждет тебя каждый третий камень календаря, неужели так трудно запомнить?! Будешь раззявой — отправлю обратно к матери в деревню, хвосты баранам крутить! Заучи себе наконец! Один год — двадцать четыре камня! Загляни в календарь на площади! Один камень — пятнадцать дней! Что тут сложного?!
— Ничего, мастер, — оправдывался мальчишка посыльный. — Я вчера приходил к господину Палу, но в гильдии его не было, тогда я пошел в трактир у восточных ворот, там его тоже не было, и у торговцев травами не было, я везде искал, везде, а его нигде не было.
