— Я тебе про календарь говорю! Олух! Вчера какой день камня был?!
— Пятнадцатый!
— Четырнадцатый! — взревел мастер и отвесил мальчишке звонкую затрещину. — Четырнадцатый день вчера был! А сегодня пятнадцатый! Хорошо, что в прошлые разы я Палу заплатил за шесть рубинов вперед, так бы и не пришел сам! Запомни! Двадцать четыре камня в году, в каждом камне по пятнадцать дней, три дня весенних праздников, три дня осенних восхвалений, вот и весь календарь!
— Я запомню, мастер, я выучу.
— Ишак безродный.
Отведя взгляд от своего посыльного, огранщик заметил меня, стоящего у прилавка. Его лицо подернулось, словно от резкой зубной боли, глаза сузились, рот растянулся в натянутой жабьей улыбке.
— Что пожелаете, любезный? К цвету ваших пронзительных зеленых глаз подойдут отменные изумруды, очень качественные, такие же точно, но чуть меньше, чем в оправах камзола его величества…
По всей видимости, уловив мое настроение в тот момент, когда он произнес слова «его величества», торговец тут же поправился.
— Есть чудесный малахит, огромный как куриное яйцо, в золотой оправе, дорогая подвеска, всем на зависть.
Больше я и слушать не стал. Вежливо откланялся, давая понять торговцу, чтобы он попусту не тратил время. Никогда не мог понять ценности камней. То ли дело золото, серебро, металлы благородные, чистые, а камни — только дикарям на забаву.
Корвель, мой прежний сосед и собутыльник, был когда-то слушателем королевской астрологической академии, но после смерти своего дядюшки, единственного родственника, бросил науку, переняв дела мастера золоточеканщика, и стал весьма посредственным ювелиром. Дела его шли паршиво, бывало, что он приходил в игорный дом и ставил на кон какую-то из своих вещиц, надеясь получить за нее несколько грифов. Торговля не шла, и Корвель впадал в уныние, начиная беспробудно пить.
Еще от конца ряда я заметил, что мой знакомый уже разложил товар и собрался было достать кусок замши, чтобы начистить все как следует, скрывая красноту и муть нечистого золота, как к его лавке подошел слегка подвыпивший землевладелец с довольно ухоженной фривольно одетой дамой, точно знающей себе цену.
Корвель замешкался, и клиент чуть было не сорвался, потеряв всякий интерес, как я в три прыжка оказался у него за спиной, привычно проверяя прикосновением руки, насколько он восприимчив.
— Постойте, господин, не забирайте этот браслет, пожалуйста!
Удивленный землевладелец развернулся всей своей тучной фигурой и, недоумевая, посмотрел на меня как на шавку, которая вдруг посмела тявкнуть у него возле ног.
— С какой это стати? — удивился он, оттопыривая нижнюю губу.
— Прошу вас, милейший, я уже давно заприметил эту чудесную вещицу, но все знаете ли как-то не решался взять. Уважаемый ювелир, как я не торговался, сказал, что меньше чем за три сотни его не отдаст, а я, дурак, то у купцов по мелочам растрачусь, то в кабак загляну.
— Хм! За три сотни! Да чему тут стоить три сотни, дурачина! Тут золота четверть меры, да и выглядит неказисто.
Корвель прекрасно понял, что за пакость я задумал, и только схватился за голову, закатив глаза к небу. Все знали, что в его лавке ни один товар не стоил больше сотни золотых грифов. Но этот мот был явно не местный.
— Да что вы! Господин! Неказисто! Да разве можно сделать лучше, когда времени всего мер пять песочных, не больше. Ценность-то ее не в узорах, а в той таинственной силе, что питает драгоценность в момент ее рождения под лучами звезды Маес, обители духа Лифра, что покровительствует всем влюбленным. Как известно, освященная в храме на вольной горе, эта вещь просто бесценна. Пока звезда светит сквозь око алтаря, нужно успеть золотой слиток превратить в достойное украшение. И свет этой звезды, впитавшийся в благородный металл, — самая редчайшая ценность, что есть в этом чудном браслете.
— Ох и врать ты горазд, пострел! Плетешь небылицы да чушь всякую, — гаркнул здоровяк и оскалился.
— Ну, так тем более, господин, коль вам не верится, зачем же брать такую плохонькую, по-вашему, вещь, да к тому же дорогую. Вы человек видный — вам так скромничать не пристало. А я вещичку эту давно заприметил, да вот, чуть было не упустил. Милейший, — обратился я к ювелиру, который только сжал губы от напряжения, делал все возможное, чтобы не дать понять толстяку, что мы знакомы, — упакуйте-ка мне эту прелестную вещицу в бархатный мешочек. Подарю его своей возлюбленной, чтоб только меня одного любила. А то так и проморгаю счастье.
— А ну постой-ка! — возмутился землевладелец, еще больше оттопырив толстые губы. — Этот дохляк тут много чего наплел, а сам-то ты, мастер, чего молчишь?
— Я, уважаемый, не столько торговец и ювелир, сколько ученый. Астрология стала для меня и наукой, и чудодейственным бальзамом, что лечит мою душу. Одного только блеска золота, как бы ярко оно не было, кажется мало в сравнении со светом звезд. Пусть вещи мои — не само совершенство, но светится в них сила наших великих хранителей, что правят этим миром. Вот истина, в которую я верю всем сердцем.
— Так выходит, что этот пижон и не брешет вовсе!
— Да что он понимает, хлыщ, — выпалил Корвель брезгливо, — припоминаю, правда, что обещал ему придержать браслетик, да вот только он все мимо проходит да мимо. А люди спрашивают, неудобно как-то получается, товар вроде и на виду, а уж кем-то присмотрен.
— В делах сердечных всякому подмоги хочется, чем я хуже? — ухмыльнулся землевладелец, нервно почесывая заросшую щетиной щеку.
Кокетливая подруга толстосума только прикрыла лицо широким расшитым рукавом, изображая смущенность и скромность. Видно было сразу, что она вмиг поняла наш замысел и теперь решала для себя помогать нам или остаться безучастной, а то и вовсе предупредить своего благодетеля о коварстве.
— Но как же, господин, помилуйте! — взмолился я — Мне в любви и так не везет, хоть я и не бедный человек, а все одно на меня внимание мало кто обращает. Я уж и к ворожеям ходил, и шептуньям, и все без толку.
— Вот и ходи дальше, я этот браслет своей жене подарю, чтоб глаз с меня не сводила да по сторонам не заглядывалась, пока меня дома нету.
— Но я первый на эту вещицу договор совершил, — не уступал я, но уже без особого напора. — Было еще кольцо и подвеска, браслет последний из всего что осталось. Когда ж теперь еще эта звезда над храмом засияет!
— Ты молодой, дождешься еще, некуда тебе торопиться. А мои годы уже многие.
— Триста пятьдесят даю, мастер, больше просто нет! Прошу, не отдавайте! — обратился я к ювелиру, не желая уступать толстосуму «редкую» вещицу.
— Вы, любезный, камня три вокруг да около ходите, а все брать не решались, — заметил Корвель надменно и даже как-то чванливо, словно и не притворялся вовсе, а правду говорил.
— Вот и поделом тебе! Мне мешочек бархатный готовь, — торжествовал толстяк. — Даю четыреста и по рукам. В следующий раз не будешь тянуть со своим счастьем, простофиля.
