В назидание потомкам Гавриил велел вырубить все яблони на Острове, поскольку (сказал) от сего древа все беды. Также и в этом князь обрел себе горячую поддержку у окружающих, кроме одного только епископа Феопемпта, сказавшего:
Яблони не виноваты.
На Острове же были многие, кто повторял это за Феопемптом шепотом:
Яблони не виноваты.
А иные повторяли и не шепотом, так что в конце концов это стало поговоркой. Мы же пока живем без яблонь.
В лето семнадцатое правления Гавриила случилось страшное землетрясение, когда и море вышло из берегов. Подхватив корабли у берега, волна вынесла их на сушу, где они лежат и по сей день, поскольку нет никакой возможности вновь доставить их к воде. Перед тем же, как пришла волна, море, напротив, отступило на несколько поприщ, и обнажилось дно. Многие, думая, что море уже не вернется, беспечно ходили по дну и собирали диковинных донных существ, которых может увидеть лишь опытный ныряльщик.
Через непродолжительное время на горизонте показалась волна, по высоте напоминающая горный хребет. Она приблизилась с ужасающей скоростью и поглотила не только тех, кто ходил по дну, но и многих обитавших на побережье, поскольку мало кому удалось добежать до безопасного места.
В лето восемнадцатое Гавриила случилось ему ехать по окраинной улице, и увидел он человека, сидящего у развалин дома. Человек был убог и слеп. Был грязен, в одежде до того ветхой, что сквозь дыры просвечивало томимое им тело. Услышав, что по улице едут всадники, убогий закричал:
Подайте защитнику великого града!
Удивившись странности сказанного, Гавриил остановился и спросил:
Кто сей, и что значат слова его? Видится мне за ними некая тайна.
Окружавшие князя всмотрелись в слепца, и кто-то вдруг узнал в нем эпарха Амвросия. Тут вспомнил князь скорбную его жизнь, включая мор и жестокое ослепление. О нынешнем его пребывании в Городе князь со свитой не знали, поскольку по окраинным улицам обычно не ездили. По словам же обитателей улицы, пребывание это было давним и не сказать чтобы незаметным. Необыкновенные свои слова убогий кричал по много раз на дню, но никто прежде не заподозрил в нем эпарха.
И тогда Гавриил спешился и сказал убогому:
О, эпарх, за то, что ты принял многие и безвинные страдания, возьму тебя во Дворец, одену в лучшие одежды и посажу с собой за трапезу, как тебе и положено по сану. Будешь мне мудрый советник в делах и после мученической своей жизни насладишься глубиной покоя.
Наша жизнь, княже, есть тризна, ответил эпарх, а кто будет наслаждаться на тризне? К тому же я защитник великого града, так каково же мне будет оставить мою службу?
Много есть иных граду защитников, ты же, честное слово, отдохни.
Улыбнувшись слепо, эпарх произнес:
Я ведь говорю о Граде Небесном, а у него лишних защитников не бывает.
Удивился князь крепости мужа и оставил его при избранной им службе. Когда Гавриил уже тронул поводья, Амвросий спросил его, нашлось ли утраченное пророчество.
Нет. Сказав это, Гавриил развел руками. И, знаешь, вряд ли найдется.
В лето девятнадцатое Гавриилово ночью по небу пролетел змей. И было светло как днем и даже светлее, потому что блистание змея было до того ярким, что все зажмуривались. Двигался змей со стороны моря, и оттого видим был продолжительное время. И все молились, чтобы его появление оставило Остров без жертв и разрушений. Пролетев над Городом, змей рухнул в Лесу, и обуглились деревья от того места на несколько поприщ. И хотя всё обошлось без жертв, все понимали, что явление змея не к добру.
Глядя на летящего змея, князь Гавриил сказал:
Не что иное он не знаменует, как мою смерть.
Сказал:
Пришло время венчаться Парфению и Ксении, чтобы вступить на княжеский престол, уже соединив две правящие ветви.
Ксения
Интересно, что эта глава – впервые в хронике – сопровождается миниатюрой. Мелетий проиллюстрировал рассказ о комете – в виде, понятно, крылатого змея. Хронист нарисовал его пером и подкрасил охрой, поместив в лукообразную рамку с облаками.
Посетивший нас сегодня Филипп (он стал у нас частым гостем) долго любовался миниатюрой. Ему пришло в голову, что в будущем издании хроники с нашими заметками эту миниатюру можно будет вынести на обложку. Примеряя миниатюру к взятой со стола наугад книжке, выразил изумление наивностью Средневековья. Не скрывал прогрессивной улыбки.
Позже, когда пили чай, Филипп спросил у нас, как мы воспринимаем такое радикальное изменение представлений о мироздании. Парфений (сама доброжелательность) ответил ему, что радикальных изменений он не заметил. Филипп (вежливое терпение) долил себе кипятку. Он не понимал, как можно не видеть разницы между Средневековьем и современностью. На все основные вопросы они дают противоположные ответы.
– Основной вопрос только один, – Парфений поднес чашку к губам, – и касается обстоятельств создания мира. Средневековье отвечало: мир создан Богом. Что говорит об этом современность?
– Ну, во-первых… – рука Филиппа описала дугу.
– Современность говорит: не знаю, – подсказал Парфений. – И отчего-то мне кажется, что другого объяснения у науки никогда не будет.
За окном раздался гул самолета, здесь недалеко аэропорт. Филиппу невольно пришлось повысить голос, и беседа вдруг стала спором:
– Почему же, интересно, не будет?
– Чистая логика. Наука занимается только физическим миром, но, чтобы объяснить этот мир в целом, нужно выйти за его пределы. А ей некуда выходить.
Самолет словно застыл в воздухе. Он будет висеть здесь до тех пор, пока прогресс не станет очевиден всем. Филипп откинулся на спинку стула. Взгляд его скользнул по миниатюре.
– У меня очень простой вопрос. В Средневековье комету принимали за змея? Принимали ведь? Вы же не будете этого отрицать?
– Я не могу отрицать очевидное.
– А сейчас?
– А сейчас змея принимают за комету.
За словами князя Гавриила последовало венчание и торжественное сего празднование. Таких праздников Остров еще не знал, и все понимали, что это венчание будет записано в истории золотыми буквами.
К храму молодые подъехали в карете, запряженной тремя парами белых лошадей. При их появлении на крышу колокольни село три белых голубя, и все возрадовались, ибо сочли это добрым знаком.
Преодолевая тяжесть прожитых лет, княжескую пару венчал епископ Феопемпт. И тут случилось то, что повергло в изумление всех.
Когда епископ спросил, желает ли раба Божья Ксения быть женою раба Божьего Парфения, она, помедлив, сказала:
Да.
На вопрос же, не связана ли она обещанием иному жениху, невеста ничего не ответила, будто ей запечатлели уста.
