Мы садимся на телегу и вливаемся в общий ритм. Наши ноги качаются влево и вправо. Под нами – мягкое сено. Перед нами – убегающий путь. Наша поездка – прощание и печаль, потому что, идя вперед, следует оборачиваться, и прощаться, и печалиться.
Потерпев поражение в области международной, Варвара обратила свой взор на внутриостровную жизнь. Она жаждала срочной победы, которая смогла бы отвлечь всеобщее внимание от неудач на внешнем фронте. Варвара объявила, что наведет порядок железной рукой. Именно такое выражение ей хотелось употребить, и она его употребила.
Железная рука Варвары опустилась на головы иноземцев. Их неограниченное присутствие она объявила миной замедленного действия, которая взорвется годы спустя и перевернет Остров. Правительница указала на то, что иноземная рабочая сила есть прежде всего сила, которую нельзя недооценивать. Она не желает интегрироваться, и рядом с народом Острова вырастает другой народ.
Люди эти уже сейчас неспокойны, сказала Варвара, в дальнейшем же неспокойствие это будет только возрастать.
Глава государства запретила приглашать рабочих из-за рубежа, и эта мера вызвала у островитян сочувственный отклик. На том, однако, Варвара не остановилась, и издала распоряжение приступить к высылке иноземцев с Острова. Поскольку людям этим ехать было некуда, они ожесточились и перешли к глухому сопротивлению. Полиция отлавливала их на улицах, но сил ее оказалось недостаточно, и в действие была приведена Армия.
Среди островитян также нашлось немало добровольцев, которые присоединились к поимке приезжих. Иноземцы же, оставшиеся непойманными, начали брать жителей Острова в заложники, требуя освободить пойманных. Варвара призвала сограждан к терпению, сказав, что лучше справляться со злом в зародыше, чем впоследствии переживать настоящую войну.
Но происходившее с каждым днем всё больше такую войну и напоминало. Настоящее сражение произошло, когда армейские части попытались разоружить семидесятитысячный отряд кавалерийского быстрого реагирования, созданный Созонтом. Разоружить его не удалось, и с тех пор на приказы Правительства отряд не реагировал. Испанской рысью проскакал он через всю страну с Севера на Юг, а затем, словно разлившаяся ртуть, разделился на малые доли и растекся по Острову. Одни кавалеристы зарабатывали себе на жизнь, помогая в крестьянских хозяйствах, другие же добывали денежное довольствие и корм менее обременительными способами.
В эти дни Их Светлейшие Высочества Парфений и Ксения пребывали в Париже. Они обратились к Варваре с открытым письмом, в котором предупреждали, что избранный ею путь умножает ненависть и ведет к катастрофе. Такие действия, говорилось в письме, освобождают в людях то худшее, что в них есть. Признавая, что неограниченный ввоз рабочих являлся очевидной ошибкой, они предостерегали Президента от новых ошибок. Изменения, писали светлейшие князья, должны касаться общих правил, но не судеб людей.
В княжеском письме шла речь и об изгнании иноземных производств. По мнению Парфения и Ксении, прежде всего следовало разобраться, какие из них действуют во благо Острова, а какие нет, и только после этого принимать решение. Истина никогда не лежит на полюсах, утверждалось в письме, и исправление жестких решений другими жесткими решениями не приведет к гармонии.
Прочитав это письмо, Варвара пришла в ярость. Она обвинила княжескую чету в национал-предательстве, а также в дезертирстве с Острова. Пребывание Парфения и Ксении в Париже было расценено Президентом как бегство в страну, находящуюся с Островом в состоянии войны.
Варварины высказывания были немедленно распространены газетами и телевидением Острова, которые, опасаясь того, что кавалеристы отреагируют, открыли военные действия против престарелой пары. Нестройным хором они посылали Парфению и Ксении проклятия, каждый день публикуя всё новые разоблачения их предательской деятельности.
Так, порывшись в подшивках старых газет, корреспонденты явили миру давнее обвинение княжеской четы в растрате государственной казны, а также в растлении Парфением несовершеннолетней Лукерьи. На это известие с готовностью откликнулась островная полиция, которой давний вывод о сохраненной Лукерьей девственности показался подозрительным.
Предполагаемая жертва Парфения к тому времени уже давно покоилась на городском кладбище. Несмотря на протесты ее сына Сысоя, тело Лукерьи было извлечено из земли. Ничто в ее потревоженном прахе уже не указывало на наличие или отсутствие девственности, и Лукерью снова предали земле.
Дело, тем не менее, было направлено в суд, где состоялся один из самых громких процессов последних лет. На суде выступил Сысой, который заявил, что волновавший следствие вопрос о девственности его матери мог быть решен и без экспертизы. Ответом на него был он, Сысой, собственной персоной. Себя Сысой назвал плодом счастливого брака, заключенного между Лукерьей и человеком сходного с ней умонастроения через пять лет после расследуемых событий. Кроме того, выступая на суде, Сысой дословно привел высказывание матери о сути ее отношений с Парфением: никогда его не видела.
Сообщая об оправдательном приговоре, пресса подчеркивала изворотливость князя, сделавшего всё, чтобы замести следы и выдвинутое против него обвинение развалить. Островной полицией заведено было также дело о растрате казны, но после процесса о растлении его благоразумно не стали передавать в суд.
Подробное обсужение княжеских дел всколыхнуло островную общественность. Интернет наполнился нецензурной бранью, смысл которой состоял в том, что большинство населения давно чувствовало неладное: слишком уж праведными казались Парфений и Ксения. Из печатных выражений самыми частыми в этих публикациях оказались в тихом омуте черти водятся, волки в овечьей шкуре, а также некоторые другие образцы народной мудрости. Жизнь Парфения и Ксении пользователями интернета описывалась как нескончаемая череда растрат и растлений.
В окна княжеского дома на Побережье регулярно летели камни, а однажды была брошена бутылка с коктейлем Молотова. Пожар удалось потушить, и дом не сгорел целиком, но погибла библиотека.
Наблюдая за нынешним развитием истории, думаю: отчего так жесток интернет? Оттого ли, что пишущие там никому не ведомы? Оттого ли, что пишут те, кто не рожден для публичных высказываний? Прежде ведь всенародно высказываться могли лишь немногие, чье слово было взвешенным, а ответственность осознанной. Я и того не понимаю, отчего жертвой их стали светлейшие князья, от которых Остров не видел ничего, кроме любви и добра? Выражу мысль, которой и сам пугаюсь: может быть, так проявлялась народная любовь к ним?
Преследование Парфения и Ксении не осталось незамеченным и на Большой земле, где начали раздаваться голоса в их поддержку. Самым заметным стало, несомненно, выступление Бранда, объявившего, что он желал бы видеть княжескую пару союзниками. Вскоре, однако, последовал ответ несгибаемых старцев, из которого было ясно, что такой союз для них невозможен. Объяснение тому было кратким, но сокрушительным: Бранд виделся им немного проходимцем.
