Как только Лютер пришел к этим выводам, он уже придерживался их и отстаивал в духе и методами подлинного гуманиста. Он энергично атаковал Аристотеля и схоластов. Он обратился к изначальному христианству и его ранним документам как к единственно подлинным доказательствам и рассмотрел эти документы в критическом духе. Он призвал свидетельство истории в споре с притязаниями папства и без колебаний принял результаты, которые логически вытекали из его новой позиции, в противовес господствующим теориям церкви, то есть результаты личной независимости и права на личное мнение вплоть до полного разрыва с церковью. Сам Эразм по духу и методам едва ли был большим сыном Возрождения, чем Лютер. Это третья из характерных черт лютеровского труда, которая оказала глубокое и продолжительное влияние на все широкое движение. Если великие принципы, о которых говорят сознающие их мыслители, придают миру новый импульс и поворачивают течения истории по новым путям, это происходит благодаря тому, что они овладевают каким-то популярным вождем и превращаются из абстрактных в конкретные, отождествленные с каким-то важным вопросом жизни, который близок душе народных масс. Именно это Лютер сделал с принципом свободомыслия. Он утвердился еще задолго до него в мире ученых, но теперь Лютер навсегда связал его с одним из самых заветных желаний народа, с его религиозными стремлениями, так что в будущем на каждого Бруно, который был готов умереть ради свободы мысли философа, находилась тысяча простых людей, которые с радостью взошли бы на эшафот за свободу верить в Бога так, как они понимали Его, в оппозиции к любой власти, и с тех пор право на свободу мысли, по крайней мере в теории, считалось одним из самых священных прав личности.
Однако нужно признать, насколько нам позволяют судить данные, а они представляются убедительными, что Лютер пришел к богословской позиции, которая потребовала от него бунта против церкви и присвоения себе права на свободомыслие, под влиянием Ренессанса или благодаря гуманистическим методам исследований. Напротив, представляется, что он пришел к принятию принципов Ренессанса потому, что это было необходимо в его твердом намерении сохранить достигнутые им теологические выводы. Лютер шел по средневековой дороге — изучал схоластов, полагался на умозрительные рассуждения и авторитеты, использовал Библию в качестве учебника по теологии, и результат, которого он достиг, заключался всего лишь в том, что он поставил одну теологическую систему вместо другой. Недавние и более тщательные исследования, по-видимому, уверенно приводят нас к выводу о том, что даже в дни учебы в Эрфуртском университете и еще до ухода в монастырь Лютер не находился под прямым влиянием гуманизма в той степени, какую предполагали раньше. Могло быть так, что плоды и дух гуманизма витали в воздухе, и Лютер вобрал их в себя бессознательно; но гораздо более вероятно, что он прибыл к своей фундаментальной позиции с другой стороны, как и вальденсы, Уиклиф и Гус до того, как началось Возрождение, и оказался в гармонии с принципами свободы исследования и мнения, потому что эти принципы казались неизбежным следствием его ответа на вопрос, который для всех реформаторов, поздних и ранних, был чисто религиозным вопросом: каков путь к союзу Бога и человека, отрытый нам в христианстве, и что он от нас требует?
Этот факт не уменьшает обязанности Лютера перед Возрождением. Под влиянием своих выводов Лютер был вынужден встать на позицию, противоположную его прежним убеждениям, и теперь с ней познакомился весь мир благодаря этому движению, и тысячи людей во всех странах были готовы последовать за ним или, если в силу каких-то обстоятельств они не могли этого сделать, то, по крайней мере, от всего сердца сочувствовать занятой им позиции и его целям. И мы уже говорили выше, насколько ему способствовало само возрождение науки и образования. Однако многое в характере Реформации и раннего протестантизма трудно понять, если не помнить, что Лютер, хотя и был, как мы упоминали, сыном Возрождения, все же был приемным сыном. По природе своей он не был наследником ни его духа, ни всех его тенденций. Он принял эти принципы и методы потому, что они были необходимы ему, а не потому, что он сформировался под их влиянием и в силу этого должен был дать им выражение в своих действиях. И он никогда не принимал их полностью и во всех своих логических выводах. Он требовал для себя права свободной мысли. Но когда тот же принцип стали применять к его учениям многочисленные секты, возникшие как одно из первых и естественных следствий Реформации, он не признал их права столь же однозначно. Свободная мысль означала свободу совести на владение истиной, а так как система, которой он придерживался, содержала истину, то ни одна противоречащая доктрина не могла иметь никаких прав. Такой же весьма характерной для Лютера, как и любая из упомянутых трех черт — ощущение духовности, философская склонность и гуманистический дух, — была эта четвертая черта — интеллектуальная узость, а именно то, что он до конца жизни оставался в одной из сторон своей природы средневековым монахом. То, что это категорически противоречило его собственной фундаментальной позиции и методам, которыми он отстаивал ее, нисколько Лютера не тревожило. У него не было ни малейшего осознания внутренней противоречивости, как и у ранних протестантов вообще, которые были похожи на него в этом отношении. Настолько силен был их интерес к богословским теориям, которые, как им казалось, содержали истину, что они закрывали глаза на все остальное, и лишь изредка в первые двести лет после Реформации официальный протестантизм действительно уходил от средневековой точки зрения и становился верен себе в отношении к несогласным.
Средневековыми методами Лютер достиг результатов, которые имели в основном интеллектуальный, то есть богословский характер и которые по некоторым из важнейших следствий его труда должны были привести его в гармонию с великим интеллектуальным движением конца Средних веков. Однако надо помнить, что активная движущая сила в развитии Лютера, которая отправила его в путь и неудержимо вела к достигнутым выводам, заключалась в духовной необходимости личного примирения с Богом, религиозной потребности, которую он чувствовал настолько глубоко, что ее удовлетворение подразумевало и все остальное как вопрос вторичной важности, подразумевало бунт против старой церкви с ее непогрешимым авторитетом, принятие всех тогдашних народных требований к религиозной и церковной реформе как тесно связанные цели и установленные Возрождением принципы как незаменимых союзников. И теперь следует отметить, что этот религиозный элемент в характере Лютера двигал им и в его следующем шаге — в первом публичном акте, с которого началась Реформация.
Вскоре после того, как Лютер пришел к тем выводам, на которых и основал свое учение, и после того, как он начал проповедовать их в лекциях о Библии, в окрестностях Виттенберга появился Тецель
[164], который проповедовал особенно вульгарную и разлагающую теорию действенности индульгенций для прощения грехов, — в этом не может быть никаких сомнений, как бы Тецель ни облагораживал ее наихудшие вульгарности, когда стал облекать ее в печатную форму, — и привлек немалое внимание народа. Лютер сразу же насторожился. Он уже выступал против веры народа в индульгенции, но теперь потребовалось нечто большее, и он опубликовал свои девяносто пять тезисов
[165]. Этим действием Лютер последовал распространенному университетскому обычаю. Эти тезисы он был готов защищать в дебатах со всеми желающими. В них заявлялись убеждения по конкретным вопросам, к которым пришел Лютер, но содержалось и кое-что, в чем он пока не был полностью уверен, и еще кое-что, чьих последствий он полностью не осознавал. Тезисы были сформулированы в схоластической форме и не предназначались для широкого распространения, которое получили в итоге.
