Их охватывало удивление при виде умений и искусств, которые они видели со всех сторон, но они не понимали их и не могли их использовать. История германского воина, который, изумившись при виде уток, которые, как ему показалось, плавали прямо на полу передней комнаты, где он ждал, ударил боевым топором по прекрасной мозаике, чтобы узнать, живые ли они, совершенно типична для того века. Многое они разрушили по своему невежеству, а многое — по ребячеству или дикости. Гораздо больше было забыто и исчезло, потому что пришло в небрежение, и никто не хотел им пользоваться. Искусство, которое давно уже угасало, в конце концов погибло. Наука, уже не интересовавшая никого, исчезла. Греческий язык был забыт; латинский язык в народном употреблении подвергся сильным искажениям. Ремесленное мастерство утрачено. Дороги и мосты пришли в негодность. Сообщение стало затруднительным; торговля пошла на убыль. Немногие общие идеи и интересы сохранились, связывая разные части империи или хотя бы провинции. Новые власти редко могли добиться повсеместного послушания и часто даже и не пытались. Насильственные преступления стали обычным явлением. Сила царила там, где прежде господствовали закон и порядок, и жизнь и собственность находились в гораздо меньшей безопасности, чем когда-то
[6].
Нет ничего странного, что все это произошло или что последующие века кажутся нам темными. Разве могло быть иначе? На общество, где производительные силы уже находились в упадке, на ветхую и угасающую цивилизацию хлынул мощный потоп невежества, полчище варваров, чтобы взять под свою власть все, не думая ни о чем, кроме физической жизни в миг настоящего, не имея представления об искусстве, науке или мастерстве и не заботясь о них ни в малейшей степени. Как можно в таких условиях сохранить хоть что-то как часть осознанного человеческого багажа? Упадок, начавшийся еще до прихода германцев, после него продолжился еще быстрее, пока все, казалось бы, не погрузилось в забвение. Весь западный мир отступил на более примитивную ступень цивилизации, которую он уже прошел когда-то в прошлом, и стал более приземленным, невежественным и суеверным, чем прежде. Потребовалось бы чудо, невиданное дотоле, чтобы и дальше поддерживать жизнь греко-римской цивилизации в общем населении Запада в те времена, поскольку для этого пришлось бы перестроить саму человеческую природу и изменить все исторические законы.
Большая часть всего, чего добился Древний мир, казалось, утрачена. Но это была лишь видимость. Почти все, если не все до единого, достижения греков и римлян в мысли, науке, области права, практических искусствах ныне являются частью нашей цивилизации, будь то орудия повседневной жизни или давно забытые, или, может, отвергнутые краеугольные камни истории, которые исчезли из нашего поля зрения, потому что мы построили на них более совершенное здание — здание, которое, однако, никогда не могло бы быть построено, если кто-то сначала не заложил бы эти камни в фундамент. Всему по-настоящему ценному, приобретенному в прошлом, суждено было сохраниться в непрерывной цивилизации мира. Одно время оно показалось потерянным, но в конечном счете восстановление не могло не свершиться. Благодаря длительному процессу образования и своему естественному росту под влиянием остатков древней цивилизации, отнюдь не малым и не существенным, которые с самого начала действовали эффективно, благодаря расширению опыта и внешним стимулам варварское общество, сложившееся в результате завоевания, наконец дошло до того уровня, на котором смогло постигнуть классическую цивилизацию, по крайней мере в такой степени, чтобы понять, что ему еще очень многому нужно научиться у древних. Затем с энтузиазмом, который редко испытывал этот народ, он за одно-два поколения овладел всем, чего не знал, в трудах классического мира — в сфере мысли, искусства и науки, и, усиленный подобным образом, с самого начала встал на путь к еще большим достижениям современности.
Эта эпоха окончательного восстановления — эпоха Возрождения — отмечает, таким образом, завершение этого процесса образования — поглощения германцев завоеванной ими цивилизацией, поглощения столь полного, что они смогли подхватить ее в тот миг, когда грекам и римлянам пришлось ее бросить, подхватить и продолжить, доведя до еще более высоких результатов. Так, эпоха Возрождения — это последняя веха средневековой истории, а средневековая история есть история этого образования и усвоения, процесса, посредством которого германцы встроились в классический мир и благодаря которому из двух элементов — римской цивилизации и германской энергии, решительности и производительной силы с новыми идеями и институтами — возникло новое органическое единство — современное общество. В этом и состояла задача: вывести из одичавшего VI века, застойного и фрагментарного, с отсутствием единства в общей жизни, без идеалов и энтузиазма, XV век, вновь в полной мере овладевший единой мировой цивилизацией, напряженный, упорный и воодушевленный. Это то, что должно было совершить Средневековье, и именно это оно и сделало.
Это был медленный процесс. Он занял почти тысячу лет. И не мог не быть медленным. Рим цивилизовал кельтов Галлии и сделал из них подлинных римлян через сто лет; но в случае с германцами существовали по крайней мере две очень веские причины, в силу которых эта задача не могла быть решена так быстро. Во-первых, они были народом-победителем, а не побежденным, что имело огромное значение. Именно их власть, их законы и институты, их идеи, даже их наречия были навязаны римлянам, а не римские — им; и, хотя высшая цивилизация подданного народа сразу начала воздействовать на них, это были лишь те ее части, которые особенно впечатлили их, а не вся ее совокупность, с большей ее частью они фактически даже не соприкасались. Во-вторых, Рим V века не был уже Римом I века. Он утратил свою способность к перевариванию и усвоению; более того, в этот интервал процесс даже пошел вспять, и Рим сам уже стал варварским и тоже германизировался, не в силах долее сопротивляться влиянию постоянно растущего числа варваров, приходивших в империю через армии и рабские бараки. Если бы Рим в V веке со всеми своими тогдашними чертами завоевал Германию, он вряд ли смог бы романизировать ее за гораздо меньшее время, чем потребовалось на самом деле.
Но эта работа, хотя и медленная, началась с того момента, как германцы вступили в тесный контакт с римлянами: будь то в качестве подданных или господ, они признали тот факт, что в римской цивилизации есть нечто превосходящее их собственную цивилизацию, и не считали ниже своего достоинства заимствовать ее у Рима и учиться у него, в большинстве случаев, конечно, без какого-либо сознательного умысла, но иногда, разумеется, вполне намеренно
[7]. Если сравнить с современностью прогресс, достигнутый за пятьсот лет, последовавших за V столетием, он, разумеется, выглядит «китайским веком»
[8]; но если судить о нем в соответствии с условиями того времени, то успех был поистине велик и объем сохраненной римской цивилизации оказался больше, чем можно было бы ожидать теоретически. Фактически еще до того, как политическая система приобретает какую-либо устоявшуюся форму, мы видим решительное улучшение в сфере знаний и интереса к науке и начало неуклонного прогресса, который уже никогда не прекращался.
