Триумф реформистского движения и его церковной теории особенно связан с именем Гильдебранда, или Григория VII, под каким именем он стал папой, и произошел в очень большой степени, если не исключительно, благодаря его неукротимому духу и железной воле, которая не уступала ни перед какими уговорами или угрозами или даже фактическим применением силы. Это одна из самых интересных личностей истории. Часто цитируются слова его сторонника Петра Дамиани: «Он правил мной, как святой сатана», поскольку они так емко описывают его. Его действия часто бывали такими, которые больше приличествовали царству тьмы, но его намерения были праведными, ибо он понимал, что мыслить и действовать правильно — показательный пример людей, которых много в любом времени и в любой сфере жизни и которые настолько глубоко убеждены в святости своего дела, что любые средства, к которым они прибегают для достижения своих побед, кажутся им такими же святыми.
Три главных пункта, которых стремилась добиться партия реформ, — это независимость церкви в избрании папы от всего внешнего контроля, безбрачие духовенства и ликвидация симонии, то есть покупки церковных званий. Основа для первого была заложена при Николасе II, когда выборы папы были переданы в руки коллегии кардиналов в Риме, хотя эта реформа была полностью проведена в жизнь лишь через довольно значительное время.
Второй пункт церковь предписывала уже давно, но это требование соблюдалось не строго, и во многих местах Европы большинство священников имели жен. Попытки принудить священство к повиновению в этом вопросе встретили самое сильное сопротивление внутри самой церкви, но симпатии народа были в основном на стороне реформаторов, и они в конце концов добились успеха. Излишне пояснять важность этого шага и его ценность для централизации церкви. У священников не просто было устранено искушение отторгнуть церковные наделы ради блага своих детей, но и вся их жизнь сосредоточилась на церкви. У них не осталось другой цели в жизни. Церковь обеспечила себе целую армию сторонников, полностью посвятивших себя ей, во всех странах Европы. Нет никаких сомнений, что клюнийская партия полагала, будто совершает в этом вопросе необходимую моральную реформу, но также нет никаких сомнений, что они понимали и надеялись обеспечить преимущества, которые последуют из нее, в пользу церковного единовластия.
В интерпретации реформаторов третье из них стало столь же большим и столь же революционным шагом вперед, как и первое. Формально симония была грехом, который заключался в приобретении церковного сана за деньги, а название свое получила в память о случае с Симоном Волхвом, описанном в 8-й главе Деяний Апостолов
[89]. Но в то время стремление к полной независимости церкви придало ей новый и более широкий смысл, который включал в себя все назначения на важные церковные должности светскими лицами, включая королей и императора.
Что светские власти назначали духовных лиц практически без каких-либо возражений, начиная с самых ранних времен, — это очевиднейший исторический факт. И в публичном, и в частном праве всех германских государств король обладал таким правом. Согласно частному праву, основатель считался покровителем церкви и как таковой имел право назначать ее сановников. Согласно концепции общественного права, епископ считался служащим государства. В подавляющем большинстве случаев он выполнял политические обязанности, не менее важные, чем его церковные. Земли, которые составляли надел, присущий его званию, всегда считались собственностью государства, и даже более прямой, чем земли светских вассалов, и по необходимости к ним относились как к таковым со времени еще до Карла Мартелла и следующие века после Григория VII. В тот период на эти земли налагались четко определенные феодальные обязательства, которые составляли очень значительную часть ресурсов государства. Это был важнейший вопрос: должно ли государство выбирать этих своих служащих, которые выполняют столь важные функции и контролируют столь великую часть территории, пожалуй, вплоть до трети территории в любой местности, или это должна быть какая-то иноземная власть, которая недосягаема для государства и преследует собственные интересы.
Но этот вопрос мирской инвеституры для церкви был не менее важен, чем для государства. Епископ не просто был крупным церковным сановником и политическим деятелем, совершенно очевидно, что та плотная централизация церкви, которая должна была стать результатом этого движения, не могла быть гарантирована, если светская знать будет иметь право определять, какие люди должны занимать столь влиятельное положение в церковном правительстве. Для централизации и независимости церкви было не менее необходимо, чтобы она сама выбирала своих сановников, как и своего верховного главу — папу.
Этот вопрос стоял не только в Германии. Все северные государства столкнулись с той же проблемой. В Англии в этот период такое же соперничество привело в итоге к такому же компромиссу. Во Франции оно по случайным причинам не приобрело той же остроты, но результат был практически тем же. Борьба с императором велась столь ожесточенно и упорно, как ни с каким иным государем, из-за тесной связи обеих властей друг с другом и потому, что с ней был переплетен вопрос об их правах по отношению друг к другу. Со стороны папства это был акт мятежа против суверена, который обладал над ним почти абсолютной властью на протяжении столетия, и это было восхождение практически новой власти, соперника в борьбе за императорское положение на уровень, равный с императором или даже превосходящий его.
Ибо именно это и означало движение, взятое в целом. Невозможно преувеличить значение этой эпохи как времени, когда церковь осознала представившуюся ей возможность взять в свои руки контроль над всем христианским миром, как политическим, так и духовным. Полновластие, которого добивались столькие люди в прошлом, хотя и не совсем понимая его, положение, к которому на протяжении многих веков церковь неуклонно стремилась, хотя и бессознательно, она теперь явственно увидела и осознала, что оно уже почти достигнуто, и, видя это, приступила к последним необходимым для достижения цели шагам с четким и решительным намерением.
В этом не может быть сомнений ни у кого, кто обратится к действиям и притязаниям папства во времена Гильдебранда. При Николасе II устанавливается феодальный сюзеренитет над норманнскими государствами Южной Италии на основании прав, переданных по дару Константина, которые, если распространить их шире, могли бы охватить весь Запад. Королям растущих испанских государств папы напоминают, что территория, отвоеванная у неверных, по праву принадлежит папе как вассальная. То же притязание выдвигается к Венгрии. Папа требует верности и от Англии. Король Франции также получает письма самого повелительного характера. Внимание проявляется к политическим вопросам в Скандинавии и России. Королю Манстера в Ирландии сообщают, что все государи являются подданными святого Петра и что весь мир должен подчиняться ему и его наместнику. Разница между фактической властью папства при Григории VII и затем при Иннокентии III, когда она достигает своей наивысшей точки, обусловлена обстоятельствами времени, которые позволяют более позднему папе привести свои притязания к более успешному итогу, а вовсе не какими-либо четкими представлениями самого Иннокентия о собственных правах.
