Это движение, по существу, было достаточно сильным, чтобы добиться успеха, и это ему почти удалось. Если бы Констанцский собор дошел до своего завершения благоразумно и организованно, если бы в первые ряды вышел какой-то великий вождь, достаточно сильный, чтобы убедить его членов на время отставить свои местные разногласия ради общего дела и не вмешивать посторонние политические интересы, который мог бы четко определить конкретные меры, необходимые для осуществления политики, безусловно желанной для большинства, он мог бы, вероятнее всего, преуспеть в перестройке церковного управления. И то, что кризис не вывел такого вождя, кажется почти беспрецедентным фактом в истории.
Можно возразить, что такая революция была бы слишком внезапной, чтобы произвести долговечную реформу, что лишь те революции по-настоящему успешны, которые являются кульминацией давно подготавливаемых изменений, какими бы внезапными они ни казались. Этот принцип, конечно, верен, но здесь его приложение сомнительно, поскольку подготовка явно прослеживается не в церковном, а в политическом мире.
Зная, как мы знаем сейчас, какие события последовали вскоре в истории церкви — куда более жестокая и масштабная революция XVI века, — мы не можем не задаться вопросом: что было бы, если бы Констанцский собор добился успеха в том, в чем потерпел неудачу? Если мысленно дать себе ответ на этот вопрос, кажется очевидным, что одним из результатов стало бы формирование правительства в церкви, подобного тому, которое складывалось тогда в Англии, ограниченной монархии с законодательным органом, постепенно приобретающим все более реальный контроль над делами. Почти столь же очевидным представляется, что при этом каждая национальная церковь приобрела бы большую степень местной независимости, а общее правительство церкви постепенно приняло бы характер великого федерального и конституционного государства. Если бы это было так, трудно понять, почему все результаты, достигнутые реформацией Лютера, не могли быть так же полно достигнуты без насильственного разрушения церкви, которое было необходимо и неизбежно в силу тогдашней ее организации. Вопрос, было бы это в целом лучше или нет, можно оставить без обсуждения.
Пусть это в какой-то мере и фантастическая история, но привела она к достаточно реальным последствиям. Теория папского владычества слишком сильно укоренилась в церкви, чтобы ее могла свергнуть конкурирующая теория, в которую даже ее сторонники верили только наполовину. Логика папского положения была чрезвычайно сильна при условии согласия с ее отправными идеями, и подавляющему большинству высших сановников церкви того времени, которые получили исключительно отвлеченное и теоретическое обучение, она казалась неуязвимой. Чтобы разрушить ее, требовалась куда более сплоченная атака при куда более способном руководстве. Единственный результат попытки изменить организацию церкви заключался в том, что позиция папского абсолютизма стала сильнее прежнего и всякой серьезной оппозиции против нее был навсегда положен конец. Следующий великий собор, Тридентский, — который настолько находился под контролем папы, что дал почву для насмешки, будто Святой Дух, которым он вдохновлялся, каждый день доставлялся из Рима по почте, — был законным преемником Констанцского собора; и догмат о папской непогрешимости, провозглашенный в 1870 году Ватиканским собором, был лишь официальной формулировкой принципа, установленного еще тогда, когда потерпело крах движение за реформы XV века.
Тот факт, что Констанцский собор действительно низложил пап и на короткое время обеспечил управление церковью, не представляет особых проблем для современного католического богослова, сохраняющего традиционную позицию. В его глазах Григорий XII был единственным из трех пап, имевших законный титул. Собор в Констанце был не настоящим Вселенским собором, а лишь синодом, пока Григорий не выпустил свою буллу о созыве, и его постановления, принятые до того момента, включая и декларацию о верховной власти собора, все до одного по закону недействительны. Созвав собор, а затем отрекшись от престола, Григорий избавил церковь от великого конфуза и впервые придал собору законность, чтобы он мог действовать с некоторыми надеждами на успех в деле воссоединения церкви. Приняв постановления Григория, собор официально признал его единственным законным папой, а тем самым и его предшественников во время раскола. Таким образом, теория прекрасно сохраняется. Каковы бы ни были права собора в вышеупомянутых пунктах, он получил их благодаря не тому, что был Вселенским собором, а лишь косвенно, благодаря признанию папы.
В деле нравственного реформирования церкви век соборов не достиг никакого реального результата. Большинство прежних злоупотреблений, на которые жаловались люди, никуда не делись. Алчность и безнравственность и дальше беззастенчиво царили при папском дворе, и еще до конца века папству суждено было достичь такой глубины морального разложения, до которой оно опускалось только в X веке. Значительная часть духовенства по всей Европе подражала итальянскому и, закрывая глаза на постоянные предостережения, своими руками укрепляла движение протеста.
Политически положение папства сильно изменилось, но оно не менее, чем прежде, а может, и более, контролировалось политическими соображениями. Дни, когда оно могло надеяться осуществить планы Григория VII, Иннокентия III и Бонифация VIII и создать монархию, имперскую как в политическом, так и в духовном мире, больше уже не повторялись. Но папа был не только епископом, но и королем. Он был светским правителем небольшого государства в Италии. С развитием международной политики и началом современного конфликта между государствами за превосходство в Европе, которое мы уже отмечали, Италия стала первым полем битвы всех народов. Это был практически незанятый участок земли, за счет которого каждый мог надеяться получить немалые преимущества перед другими. В этой борьбе армий и дипломатии у пап был прямой и важный интерес. Им пришлось бы вступить в нее на тех же основаниях и с тем же оружием, что и Австрии или Испании, и эта необходимость, связанная с постоянным стремлением сохранить независимость своего крошечного королевства в сумятице европейской политики или вернуть ее в случае утраты, была главным элементом папской политики, никогда не дающей покоя и калечащей необходимостью, если судить с точки зрения ее религиозной позиции.
Глава 16
Реформация
К началу XVI века Средневековье подошло к концу почти практически во всех областях цивилизации. Политически, экономически и интеллектуально везде возобладали новые силы и новые методы. Старые еще не были полностью разгромлены. Еще предстояла немалая борьба по многим мелким пунктам. В некоторых местах, пожалуй, прошлому удалось сохраниться или даже вернуть былые позиции. Но по всем основным вопросам новое одержало победу, за одним очень важным исключением. Церковь не изменилась. На нее не подействовали новые силы, которые преобразили все остальное. Она по-прежнему оставалась всецело средневековой. В управлении, в вероучении и в жизни она по-прежнему ставила на первое место те надстройки, которые средневековые условия создали на фундаменте раннего христианства, и была намерена оставаться неизменной.
Это произошло не из-за отсутствия каких-либо попыток ее трансформировать. Совершенно невозможно, чтобы она прошла через такую эпоху перемен, какая последовала за Крестовыми походами, не вступая в контакт и в конфликт с новыми силами. Мы видели попытку Констанцского собора в начале XV века ввести в сферу церковного управления те институты и идеи, которые возникли в ходе происходивших тогда политических преобразований, а также изменить управление церковью в гармонии с новой эпохой. Эта попытка полностью провалилась, и единственным ее следствием стало укрепление средневековых тенденций в управлении церковью.
