В то время как Аббас старался увеличить собственные хозяйственные силы народа, он во внешней торговой политике старался, по возможности, держаться вдали от превосходящих их силой европейских элементов, угрожающие успехи которых на почве Индии не укрылись от взгляда дальновидного повелителя. При входе в Персидский залив еще во времена падения Ак-Коюнлу и возникновения могущества Сефевидов, когда еще не могло быть речи о сильной государственной власти в Южной Персии, португальцы в 913 (1507) г. при великом Альфонсе де Альбукерке первые завладели островом Ормуз
[342], уже в течение многих столетий имевшим собственных мелких князей, но платившим дань временным государям Кирмана; позднее англичане, французы и голландцы заложили фактории в Гамруне, лежащем против острова на самом материке. Несмотря на начинавшееся падение португальского могущества, цветущий Ормуз все еще был складочным местом первостепенной важности, и Аббаса это беспокоило как бельмо на глазу; поэтому он с хитростью опытного дипломата, с какой нелегко было бы тягаться европейцу, воспользовался завистливой конкуренцией англичан и португальцев, чтобы прогнать последних из их владений и разрушить этот богатый и важный для европейской торговли город (1031 = 1622 г.).
Однако, как один прекрасный английский писатель
[343], не ослепленный национальными предрассудками, с справедливою горечью заметил, в этом случае близорукий эгоизм индийской компании только повредил ее собственным интересам: Аббас сумел так ловко ссылаться на условия заключенного договора, что, в конце концов, и англичанам ничего не оставалось, как смотреть на то, что собственная их фактория в Гамруне, которую им не позволили укрепить, также постепенно погибала, так как местные судебные места относились к ним недоброжелательно. Однако и Аббас в этом случае написал счет, не спросив хозяина. Персы не имеют никакого понятия о морском деле и обо всем, что с ним связано; шах, который торжественно переименовал Гамрун, долженствовавший, по его мнению, сделаться средоточием будущей заморской торговли, в Бендер-Аббас, «Гавань Аббаса», должен был убедиться, что его подданные совершенно не обладают силами заступить место европейцев.
Из всех отраслей человеческой деятельности торговля всего чувствительнее ко всякому вмешательству власти, вне ее стоящей, и недаром еще в наше время все купечество охватывает смертельный страх, когда какое-нибудь доброжелательное правительство хочет помочь ему иначе, чем путем создания новых путей сообщения, или же старается изменить условия его существования из любви к какому-нибудь прекрасному идеалу. Однако, несмотря на эту неудачу, деятельность Аббаса Великого на пользу народного хозяйства все-таки принесла его народу много добра; еще до сих пор существуют некоторые из построенных им мостов и караван-сараев и способствуют тому, чтобы жалкие пути сношения теперешней Персии не заглохли окончательно. Конечно, восточный государь, отличавшийся таким могуществом, не мог ограничиться только такими общественными постройками: большая мечеть, зимний дворец «сорока колонн» (Чихель-Сутун), большой «четвертной сад» (Чихар-Баг, то есть парк с летним дворцом) и множество других зданий, которыми он украсил свою резиденцию Исфахан, хотя отчасти уже разрушились, и до сих пор еще свидетельствуют об эстетическом вкусе великого шаха и любви его к роскоши.
Воспользуемся последним промежутком спокойствия, который являет собой правление Аббаса I, для краткого знакомства с умственной жизнью. Величайший персидский лирик Шамс ад-Дин Мухаммед из Шираза, известный под именем Хафиз, сочинял в своем тихом уединении бессмертные песни в честь вина и любви, к крайнему неудовольствию Музаффарида Шах-Шуджи, под властью которого он жил и который из-за личных недоразумений охотно привязался бы к нему с обвинением в недостаточном правоверии. Нет сомнения в том, что великий поэт умел сохранять известное душевное равновесие между мечтательностью суфизма и светскими наклонностями. Именно переливы неопределенной смеси благочестия и жизнерадости, которые перс находит у своего любимого певца, больше всего ему по нутру. Его соотечественники ценят в нем не только великого поэта, но и неподдельного представителя национального характера, они наполняют свои рассказы и легенды множеством черт, в которых его индивидуальность совпадает с характером его племени. Он умер в 791 (1389) г. в Ширазе, где его гробница, наряду с могилой его предшественника Саади, служит предметом всеобщего поклонения. Вместе с ним кончается блестящий период персидской поэзии, хотя она доцветает еще долго и оставляет еще много хороших памятников.
Но в тяжелые времена, когда монголы и татары разбили персидский мир на мелкие кусочки, на первый план сравнительно с нею все-таки выступает забота о завтрашнем дне и потребность во время непрестанно сменяющихся бедствий спасти все, что возможно спасти. Поэтому все те, кто под гнетом нужды или прирожденного низкопоклонства старались угодить вкусу завоевателей, набросились на историографию, классический период которой начинается как раз тогда, когда поэзия умолкает при звуке оружия. Среди тех картин, которые она начинает перед нами развертывать, главное место принадлежит, конечно, выше всех стоящим образам Чингисхана и Тимура, жизнь и подвиги которых нашли подробных описателей-панегиристов в лице Ала ад-Дина Джувейни и Шереф ад-Дина Али из Иезда. Между тем как история ильханов, отчасти начатая уже Джувейни, поскольку она касается Тимуридов и монголов, в общем изложена Абдуллой, по прозвищу Вассаф, Рашид ад-Дином из Хамадана, Абд ар-Раззаком из Самарканда и другими. Все эти люди получают от монголов плату за свои писания и поэтому часто самым бессовестным образом стараются прикрывать ужасы татарского хозяйничанья или же даже говорят о его удивительных преимуществах; но высокие должности, которые многие из них занимали, их близость по месту и по времени к происшествиям, которые они должны были описывать, придают необыкновенно большую цену материалу, содержащемуся в их исторических сочинениях. Поскольку упомянутые исторические сочинения высших сановников касаются пережитого ими лично, наряду с изложениями, подобными изложению Джелал ад-Дина Мингбурния, секретаря Мухаммеда из Несы, о падении хорезмшахов и которые можно поставить наряду с дневниками Бейхакия и других, теперь выступает совсем новый и в высшей степени характерный род литературы — собственные рассказы татарских и персидских государей о их действиях и событиях их жизни, в которых попадаются иногда очень обширные военно-политические размышления, постановления и критика на самих себя. По своей форме не все они написаны на персидском языке; Тимуриды, по крайней мере вначале, писали на своем родном восточнотурецком диалекте, на джагатайском, как обыкновенно называют этот язык по имени прежнего царства. Однако джагатайская литература и в этом случае, и вообще по своему складу находится в зависимости от персидской, между тем как самое содержание мемуаров, написаны ли они по-турецки или по-персидски, всегда касается их татарских авторов.
