К концу тридцатых годов нашего столетия заставил говорить о себе один еще молодой человек из Шираза, по имени Али Мухаммед, который возбуждал всеобщее удивление как своим необыкновенным благочестием, так и примерною жизнью. Скоро стало известно, что он ищет и нашел новый смысл в словах Корана и преданиях, что он именует себя Баб, «Ворота», так как благодаря своему учению он представляет собой ворота к истинному богопознанию. Это учение, которое мы узнали позже из писаний Баба, отличается характером возобновленного пантеистического суфизма с особой окраской, которую считали гностическою, но которая не чужда и коммунистического элемента: мы помним, как в прежние века на персидской почве крайние шиитские движения, которые поднимались против сухой требовательности аравийского ислама, сопровождались совсем подобными явлениями. Возвышенное поведение Баба и многочисленных других мучеников, павших жертвой его дела, только увеличили число его тайных приверженцев, и нам придется в будущем услышать что-нибудь неожиданное от персов, которые имеют гораздо более живой ум, чем другие восточные народы, и слишком уж долго скованы мертвым формализмом. Было бы слишком хорошо, если бы можно было надеяться, что нация, давшая в науке и поэзии больше, чем какая-нибудь другая из восточных наций — и это несмотря на вековой насильственный гнет, — каким-нибудь образом будет спасена для новейшей цивилизации: но Аллах ведает это лучше.
Глава 3
Великий Могол
В настоящее время в передней Индии число исповедующих ислам превышает сорок миллионов; это число больше, чем все население древних магометанских стран, области нынешней Турции, Персии и ханств, вместе взятых. Благодаря успешному поощрению со времени английского господства, их образование и научная деятельность стоят, по нашим понятиям, гораздо выше того, что было средним числом достигнуто даже в Константинополе и Каире; как известно, они представляют одну из тех частей туземного населения, с которыми всего серьезнее приходится считаться индийскому правительству. И несмотря на все это, влияние, которое оказывает и оказало на судьбы собственно ислама это, по-видимому, внушительное мусульманское население, бесконечно мало. Индийские воззрения и идеи, медленно подвигаясь на запад, произвели сильное воздействие на развитие важных движений преимущественно среди жителей Персии. Но чисто индийские изменения магометанского учения до сих пор заключены в границах той области, где они возникли, и за пределами Инда собственные произведения индийских мусульман оказали так же мало влияния в области искусства, как и в науке; они не шли дальше подражания иноземным, преимущественно персидским образцам, подражания хотя и искусного, но без новых идей. Самый выдающийся поэт мусульманской Индии, эмир Хосрау из Дели, живший в начале VIII (XIV) столетия, по стилю и содержанию своих сочинений едва ли значительно отличается от какого-либо из своих современников по ту сторону Инда. Персидский язык, на котором писал он, был тогда почти повсеместно литературным и придворным языком магометанской Индии. Конечно, рядом с этим языком образовался с течением времени собственный народный язык, так называемый урду, то есть лагерный, называемый также индустани, — смешанное индо-персо-турецкое наречие, которое и должно было возникнуть в военных лагерях при общении между различными национальностями. Но в область литературы оно вошло довольно поздно и всегда занимало скромное место сравнительно с чисто персидским языком, окрашенным лишь немногими местными выражениями.
В одном только проявляется действительно величественная творческая сила индийского ислама, едва ли достигнутая где-нибудь в другом месте: в архитектуре. Здесь побудительным поводом послужил совершенно особенный элемент: страсть к постройкам турецких и татарских завоевателей, по мановению руки которых высокоразвитая техника туземных, позже также и европейских, художников соединялась уже с прочно установившимися формами магометанской архитектуры в почти неисчерпаемый источник вдохновения созидателей не только оригинальных и замечательных, но часто художественно прекрасных памятников. Соединение магометанских и индийских мотивов представлено всего оригинальнее в постройках Акбара, который здесь, как и во всех областях, старался достигнуть полного поднятия национальных и религиозных особенностей до более высокого уровня. Особенную страсть индустанские владыки имели к величественным гробницам. Они разрастались позже в обширные дворцы большей частью очень грациозной архитектуры, прелесть которых увеличивалась их положением среди больших парков: здесь Акбар и его потомки справляли обыкновенно свои веселые пиры на том самом месте, которое предназначено было впоследствии принять их смертные останки.
Нельзя считать случайным, что именно в зодчестве мы находим единственное проявление истинной оригинальности на индо-магометанской почве — ведь ее создания вполне зависели от воли государя. Но в других областях духовного творчества он был бессилен. Эти области, для того чтобы стать в самом деле плодоносными, требовали действительного слияния мусульманских и национально-индийских начал, а до этого дело не дошло. Под многовековым гнетом иностранного владычества миллионы индусов могли более или менее наружно приспособиться к исламу. Но его отвлеченное единобожие никогда не могло быть истинно симпатичным мечтательно-фантастической природе этого народа; а для того, чтобы просто переделать на свой лад новую религию, как то сделали персы, индусы были слишком неловки — или слишком честны. Конечно, правоверно-суннитское учение не могло сохраниться здесь навсегда без послаблений: уже возникла конкуренция шиитизма, большая снисходительность которого в отношении догматов и морали была гораздо более понятна толпе в этом климате и с течением времени принудила даже самых упрямых улемов несколько приспособиться к народным верованиям и обычаям. Ведь сколько бы десятков тысяч турецких, афганских, персидских и джагатайских пришельцев ни прибывало внутрь страны через Пятиречие, завоеватели всегда находились по отношению к туземцам в почти смешном меньшинстве; при малейшем раздоре между ими самими — а в этом почти никогда не было недостатка — каждая сторона должна была пытаться так или иначе привлечь к себе туземный элемент, то есть делать ему уступки. Эти уступки, конечно, были необходимы для упрочения ислама в Индии, но в то же время значительно ослабили настоящую деятельную силу в характерную энергию этой воинственной религии.
Мы оставили магометанскую Индию в тот момент, когда самый сильный и могущественный из царей-рабов, турок Алтытмыш, снова соединил в своих руках все владения, когда-либо покоренные исламу. Конечно, мы не должны представлять себе слишком неограниченной верховную власть как его, так и его преемников. Отдельные области, которые составляли царство Индустанское
[349] или, как его называют, Делийское, — Пенджаб с Синдом, управлявшимся наследственными наместниками, и с Гуджератом, лишь в малой части магометанским, область собственно Дели с лежавшими к югу от нее Гвалиором и Мальвой, с Восточным Бихаром и Бенгалией — все эти провинции находились под управлением своих собственных турецких или афганских князей. Они вместе с остальными высшими военачальниками, находившимися при дворе, образовали род военной аристократии, члены которой были часто несогласны между собой в силу племенных различий, но всегда были готовы устранить нелюбимого или слабого государя или сделаться самостоятельными в одной из отдаленных провинций. Положение совершенно такое было у иранских сельджуков; здесь оно было немного менее опасно для прочности всего государства только потому, что мусульманское меньшинство всегда видело себя вынужденным держаться вместе против индусов, которые даже гораздо позже превышали их численностью по меньшей мере в пять раз. Общую картину исламской Индии можно лучше всего определить как кучку больших и меньших государств, правители которых номинально признавали одного общего верховного главу в лице делийского султана, но в действительности вспоминали о своем зависимом положении только тогда, когда уважение к нему внушалось энергичными проявлениями силы. Если же этого не было, то они при удобном случае объявляли себя независимыми и пытались основывать новые династии. Которые, при большой величине некоторых государств, часто подвергались подобной же участи, как и верховная власть.
