Пришедшее в упадок государство нуждалось прежде всего в тех качествах дикой храбрости и несокрушимой энергии, какими обладал этот сильный горный народ. Действительно, Бахлулю (855–894 = 1451–1489), успехи которого, вероятно, привлекали под его знамена все новые толпы его соплеменников из прежней родины, удалось в продолжение почти сорокалетней борьбы опять создать сильное государство из одного только города с округом в несколько квадратных миль. Его меч покорил одного за другим всех мелких окрестных князей; а когда он покончил с ними, наступил черед более значительных. У царей Джонпура снова было отнято шаг за шагом все то, что они присвоили себе при Сейидах; не довольствуясь этим, до 879 (1474) г. Лодий завоевал и самый Джонпур, султан которого, Хусейн-шах, вынужден был отступить в Бихар. Сын Бахлуля Сикендер
[352] (894–924 = 1489–1518), перенесший свою столицу из Дели в Агру в 909 (1503/04) г., тоже был сильным государем, который ревностно продолжал работу, начатую его отцом: он прогнал Хусейна и из остальных его владений, укрепил восточную границу с Бенгалией, расширил свои владения к югу опять до Мальвы; короче, он снова соединил под своим скипетром кроме уже принадлежавшего ему Северного Пенджаба — Южный с Мультаном остался еще самостоятельным, пока не сдался Бабуру в 933 (1527) г. — также весь Индустан в узком смысле, исключая Бенгалию. Между тем после его смерти, при сыне его Ибрахиме (924–932 = 1518–1526), дали себя почувствовать те же затруднения, которые одинаково ощущаются везде, где является победительницей нация, составленная из отдельных племен и не чувствующая себя обязанной к безусловному повиновению общему главе. Как известно, афганцы и теперь еще не могут привыкнуть к подчинению тому, кого они называют своим эмиром; тогда же они, впервые с тех пор, как их толпы вступили на индийскую почву в свите турецких султанов, почувствовали себя неограниченными господами прекрасной страны — неудивительно, что они скоро начали становиться слишком заносчивыми.
Случайное недоразумение между султаном Ибрахимом и его братом Джелаль-ханом, которому было передано наместничество Джонпура, было раздуто завидовавшими один другому предводителями в свите обоих князей до открытого разрыва. Война между братьями окончилась поражением Джелаля, который позже попал в руки Ибрахима и был убит по его приказу; но заключение, выведенное последним из всех этих происшествий, а именно что надо дать почувствовать силу властителя эмирам, всегда склонным к непокорности, совсем не пришлось им по вкусу. Выставляемое напоказ недовольство вельмож вызвало подозрения владыки; когда он заключил в тюрьму нескольких из заподозренных, вспыхнуло восстание; когда же оно было подавлено с большим кровопролитием, произошла революция. Пока Ибрахим предпринимал походы в Читор, против раджпутов, во главе которых стоял теперь один из величайших военных героев того времени, Рана Сайка, злое семя созрело; в 930 (1523) г. весь Бихар был охвачен мятежом, в Пенджабе восстал даже соплеменник султана, Даулет-хан Лахорский, и, в то время как военные силы правителя, все еще располагавшего значительными войсками, были таким образом заняты на противоположных концах его владений, извне внезапно ворвалась чужеземная сила, которая сильным толчком привела к падению все здание государства. Удар явился со стороны, откуда давно уже грозила беда, — из Кабула.
Мы оставили смелого и неутомимого Тимурида Бабура II в тот момент, когда он снова прибыл в свою старую стоянку Кабул, отступая перед победоносным узбеком Убейдуллой. В то время (920 = 1514 г.) он имел за собой не менее двух десятков лет беспрестанных войн, хотя ему было всего 32 года, и прошел через все возможные состояния полной приключений жизни, начиная от положения главы царства с по меньшей мере десятимиллионным населением до опасной роли бесприютного предводителя вольных отрядов. Колесо Счастья внезапным поворотом только что сбросило его с высоты блестящего успеха опять к началу его поприща, к сомнительному господству над ограниченной областью, полной беспокойных жителей, и командованию над несколькими тысячами человек немногим более надежных всадников. Особенно много хлопот доставляли ему при всяком удобном случае монгольские отряды, частью случайно попавшие к нему на службу во время превратностей войны между узбеками, Тимуридами и монгольскими ханами. На своих соотечественников, из своего прежнего княжества Ферганы, он скорее мог положиться, хотя, если какой-нибудь строптивый родственник или эмир отказывал ему в повиновении, и они готовы были стать на любую из двух сторон. Достойно удивления, с каким знанием людей, энергией и, однако, если это казалось нужным, с каким спокойствием и терпением Бабур умел непрестанно преодолевать такие затруднения и с каким непреклонным упорством, с какой отвагой, возобновлявшейся с новой силой после каждого несчастья, он не переставал строить самые гигантские планы в самых, по-видимому, угрожающих положениях. Он сознавал, что от Бухары и Самарканда ему приходится отказаться; поэтому он снова вернулся к мысли, уже раньше часто занимавшей его, но до сих пор отступавшей на задний план перед привязанностью его к отечеству: к мысли о покорении Индии. В его тогдашнем положении подобное намерение было приблизительно равносильно тому, если бы прусский король после Иенской битвы захотел бы завоевать Россию, с той разницей, конечно, что отдельные государства в тогдашней Азии походили на большие или меньшие кучки из наносного песка, которые сильный ветер мог одним порывом или развеять, или смешать вместе, — тот, кто думал о Тимуре, не мог считать ничего невозможным.
Без сомнения, для достижения такой цели и требовалась вся неслыханная стойкость могучего татарина. Но что на долю Бабура досталось ее больше, чем обычная наследственная часть, он доказал уже истекшими двадцатью годами; не в меньшей степени унаследовал он от своего могучего предка и то редкое соединение смелости и осторожности, которое не оставляет ничего на произвол случая, пока дело идет о постепенной подготовке предприятия, и, однако, устремляется с быстрой решимостью, когда наступает момент действия. Итак, следующие четыре года (921–924 = 1515–1518) он посвятил неутомимым походам по всем направлениям, без которых нельзя было внушить должного уважения к его власти горным племенам около Кабула и Газны. Потом, в 925 и 926 (1519 и 1520) гг., он сделал набеги на Северный Пенджаб, пока только с целью порадовать свое войско добычей и осмотреться в стране; когда же он достиг этой цели, выяснилась необходимость для защиты его тыла присоединить также к его владениям Кандагар с окрестностью, бывший самостоятельным со времени последних лет султана Хусейн-и-Бейкары. Это совершилось до 928 (1522) г.; в то же время он справился с задачей по возможности привести везде в порядок управление и установить тот прочный строй, который избавил его от необходимости ежеминутно вмешиваться самому. Теперь были выполнены все приготовления, участь делийского царства как раз в это время пришла в колебание, при котором вес соломинки мог оказать перевес.
Одновременные восстания в Джонпуре и в Пенджабе не были единственными трудностями, с которыми пришлось бороться султану Ибрахиму Лодию. Один из его дядей, Алим-хан, или Ала ад-Дин, как он больше любил называть себя, по смерти Сикендера заявлял притязания на трон Дели. Так как настоять на своем он не мог, то по крайней мере старался, и не без успеха, приобрести себе несколько личных приверженцев между предводителями афганцев, помощь которых в данный момент могла доставить ему владычество. Но их не было достаточно, чтобы рискнуть уже в этот момент (930 = 1524 г.) самостоятельно вступить в борьбу; поэтому Ала ад-Дин отправился к Бабуру, надеясь обеспечить себе его поддержку в своих планах. Бабур, разумеется, не медлил ни минуты воспользоваться таким прекрасным случаем: к султану Ибрахиму и Даулету Лодию, войска которых уже бились между собой в Пенджабе, обещал теперь явиться еще третий, Ала ад-Дин, и Бабур мог достаточно положиться на свою храбрость и дипломатическую ловкость, чтобы быть уверенным, что его вмешательство в предстоявшие войны между приверженцами этих трех должно оказаться решающим.
