Оба следующих императора, Джехан Гир («Завоеватель мира», 1014–1037 = 1605–1627) и Шах Джехан («Царь мира», 1037–1068 = 1628–1658), были «великими моголами» в обыкновенном смысле слова, однако с дополнением восточной похотливости и жестокости. Уже при переменах царствований, которые привели их к правлению, не было недостатка в кровавых сценах, и уже когда умер Джехан Гир, ясно было видно, как снова ожила старая вражда между раджпутами и мусульманами. Нур-и-Махалль, «Свет гарема», любимая жена Джехана Гира, которая является в таком привлекательном свете, как героиня прелестной поэмы Мура «Лалла Рук», на самом деле была чрезвычайно злая и притом необразованная интриганка — сообразно этому можно представить себе и всю обстановку приблизительно в реальном виде. Шах Джехан имеет по крайней мере одну заслугу: он возводил постройки так же усердно, как до него Акбар, и если в менее выдержанном стиле, то с несравненной грацией; гробница любимой жены, которая была воздвигнута по его приказанию в Агре, Тадж-и-Махалль («Венец гарема»), осталась хотя не самым прекрасным, но самым грациозным зданием во всей Индии.
Только с Ауренг-Зебом («Краса трона») (1068–1118 = 1658–1707) вступил на трон снова человек с характером, но долгое царствование его, к сожалению, было очень злополучно. Он начал его свержением с престола своего отца и убийством двух братьев, тоже, может быть, не лучших, чем он сам, которые стояли на его дороге. А продолжал в духе узкого фанатизма, который устранял даже последние следы благотворной терпимости Акбара, как отвратительную ересь. Этот человек имел неприятное сходство с Людовиком XI, только переделанным на магометанский лад, то есть он был не более благочестив или жесток, но благодаря своему благочестию более ограничен в понимании настоящих интересов своего дома. Возможно, что он верил в способность своих мусульманских подданных проявить всесокрушающий фанатизм против индусов Южной Индии и против европейцев, постоянно пытавшихся проникнуть в Индию. Расчет его был неверен. Одного действительно успел достигнуть страшный деспот: ополчением всех сил своего большого государства, с помощью измены и хитрости, он на время покорил своему скипетру исламские княжества Декана и распространил далеко вглубь языческой Южной Индии ужас мусульманской войны за веру; но с английским гарнизоном Мадраса он заключил уговор, уже самая возможность существования которого была суровой критикой всех действий этого рыцаря веры. С другой стороны, он, который преследовал все индийское, не мог справиться с раджпутами и со становившимися все сильнее в пограничных горах Бомбея и Сурата махаратами, которые не раз кроваво мстили ему за преследование индийских обычаев. К концу своего царствования он даже грубым обманом не мог поддерживать веры в успех распространения ислама в южноиндийских областях или в торжественно возвещенные победы над вновь пробудившимися волнениями на западе. Его сыновья готовились последовать им самим поданному примеру: уничтожить друг друга и силы государства в братской войне. После смерти Ауренг-Зеба, хотя ограниченного, но все-таки энергичного и последовательного тирана, не нашлось больше никого, кто придавал бы значение имени Великого Могола. Сикхи, махараты, афганцы, персы при Надир-шахе могли безнаказанно разрушать пришедшее в упадок и все более распадавшееся государство, потомки завоевателя мира Тимура больше не играли руководящей роли в истории Индии уже задолго до того, как в 1857 (1274) г. англичане стерли последнюю тень прежней империи.
В то время как в Индии готовилась попытка навязать исламу, вопреки его основным началам, идеи, слишком возвышенные для пророка и его духовного потомства, на противоположном конце мира религия Мухаммеда уже давно оказалась несостоятельной. Мы считаем своим долгом бросить взгляд и на эту хотя грустную, но в сравнении с Востоком менее безотрадную картину. Каков бы ни был ее конец, эта переменчивая и между тем полная прелести история ислама в Испании не осталась без пользы ни для собственной страны, ни для цивилизации Европы.
Том 4
Книга пятая
Утверждение и расцвет арабского государства в Испании
Глава 1
Курейшитский сокол
Волшебная привлекательность, свойственная всему необыкновенному, значительно увеличивается, когда произносят слово «Альгамбра»… Здесь произошло слияние восточного характера с западным, после долгой борьбы и на короткое время, но с полным взаимным проникновением. Чуждым и полным резких противоречий кажется нам этот характер даже там, на Востоке, но в жилах большинства испанских мусульман текла кровь басков, римлян и вестготов, разбавленная лишь несколькими каплями арабской крови. Вот почему для нас в происшедшем от такой помеси народе гораздо больше родного, чем во всех остальных магометанах. Потому он не отталкивает нас и действует на нас своим романтизмом.
Арабы и испанцы создали культуру западного ислама; но, чтобы создать его историю, нужен был третий фактор, третий народ — берберы. Берберы дрались под предводительством Тарика при Фронбере и решили победу ислама над королевством вестготов. Впоследствии берберам не раз приходилось мечом отстаивать мусульманское владычество против могучего напора христиан, а с уничтожением берберского элемента настал и конец этому владычеству. Число арабов было ничтожно, и им пришлось при покорении Северной Африки больше пользоваться внутренними раздорами среди берберских племен, чем собственною силой. Поэтому поддержание господства халифов стоило им крайних усилий, а успех становился все сомнительнее. Ничтожно было и число представителей господствующего класса в Испании, и им приходилось поддерживать свое право не только по отношению к покоренным христианам, но и по отношению к берберам-союзникам. В том, что им удавалось до поры поддерживать это право, — настоящая причина существования испанско-арабского государства. В том, что они никогда не могли обойтись без берберов, — причина его слабости, его больное место, от которого оно впоследствии погибло.
Берберы по всему своему складу племя, враждебное культуре, как бы обреченное на умственную неподвижность. Вследствие этого вышло, что когда испанцам и арабам удалось сойтись и примириться на почве общей культурной работы, добровольное соглашение с берберами все еще казалось невозможным, и между ними и их единоверцами продолжалась все та же отчужденность. Из всех великих мыслителей и поэтов западного ислама ни один, насколько ныне известно, не принадлежит к берберскому народу — все они арабского, западного или еврейского происхождения; только в богословии берберы играют выдающуюся роль, и всегда в смысле фанатического правоверия. Глубокая пропасть отделяет этих африканцев от остальных подданных, и, когда у властителей не хватило силы, чтобы совладать с этими противоположностями, берберы первые, наполовину разрушив блестящую Кордову, нанесли этим первый тяжелый удар испанско-арабской культуре, достигшей высоты своего развития. Правда, они позже, когда раздробленность на мелкие государства дошла до того, что натиску христианских королей с севера нельзя было дать отпора, еще раз на четыреста лет укрепили положение ислама, по крайней мере шестой части его бывшей области, но за эту услугу остальным мусульманам пришлось дорого расплатиться. С берберским господством на полуострове воцаряется дух нетерпимого фанатизма, враждебности к просвещению, бессердечно подавляющий свободу, несмотря на все старания испанских арабов противопоставить жизненность и бодрость его угнетающему давлению.
