Эмир Абуль Хаттар во главе своего йеменского войска двинулся навстречу восставшим, но участие лахмитов и джузамитов, из среды которых, согласно условию, Суваба ибн Селама был избран предводителем восстания, имело дурное влияние на правительственные войска, которым важно было только, чтобы высшая власть была в руках у йеменца — будь то Абуль Хаттар или Суваба, — а бороться против родственного племени у них не было ни малейшего желания. Таким образом, сражение, происшедшее на берегах Гуадалете
[361], не могло быть серьезным, так как все было заранее сговорено и хитро обставлено. После вялой схватки, только для вида, люди Абуль Хаттара обратились в бегство, сам эмир был взят в плен, но, несмотря на то что ему скоро удалось снова получить свободу при помощи одного храброго кельбитского вождя, большинство йеменцев не были склонны серьезно вступиться за него. Он был вынужден удалиться в область своего племени, а Суваба в качестве эмира поселился в Кордове. Дело в том, что в это время на востоке, после смерти халифа Хишама в 125 (743) г., происходила междоусобная война, которая впоследствии привела династию Омейядов к гибели и принудила их с самого начала предоставить Испанию самой себе. А арабам в Африке тем более нечего было и думать о вмешательстве в дела полуострова, так как у них было много дела — сперва борьба между собою, а потом с берберами запада
[362]. Таким образом, Суваба мог беспрепятственно держать себя как властитель Испании. Однако, чтобы не возбуждать ревности у знавших себе цену арабских вождей кажущимся высокомерием, он, как и его преемники, велел по-прежнему в мечетях молиться — сперва за последних Омейядов, а потом за Аббасидов, как за настоящих носителей верховной власти.
Вожди привыкли подчиняться власти наместника халифа, который был лишь primus inter pares (первый среди равных) и каждую минуту мог быть сменен, но они ни за что не повиновались бы начальнику, не происходящему даже из царствующего рода халифов, если бы он вздумал заявить самодержавные права. И без того авторитет эмиров был не велик. В стране господствовал полный беспорядок. Берберские племена в северных провинциях, уже ослабевшие от борьбы со своими соседями-арабами с 123 (741) г., а также гарнизоны пограничной области Южной Франции должны были воевать с христианами, а так как они редко и в недостаточном количестве получали помощь от Кордовы и Сарагосы, то понятно, что им все более приходилось отступать: через несколько лет, в 142 (759) г., они потеряли Нарбонну, а еще ранее, в 138 (755) г., Пампелуна опять попала в руки басков. А в западных провинциях и в самой Андалузии кроме тех мест, которые на основании особых капитуляций были предоставлены прежним жителям, как, например, значительная часть юго-востока, расселились арабы, раздававшие в качестве господ подчиненным христианам землю в наследственную аренду, и получали хороший доход, требуя львиную долю в свою пользу. Благодаря этому они имели достаточно времени (кроме разве тех, которые жили по соседству с беспокойными берберами), чтобы заниматься государственными делами — то есть по всякому поводу нападать на чужие племена или даже восставать против правительства и вообще производить всякие беспорядки. Сам эмир располагал доходами с отобранной в казну пятой доли земельной площади, которая отдавалась покоренным на подобных же условиях; все его влияние на остальных арабов зависело от добровольного повиновения, которое поддерживалось уважением к его личности и племени и более или менее целесообразным употреблением бывших в его распоряжении средств. Что касается побежденных, то они в это время еще не играли никакой политической роли.
Там, где вестготское дворянство сумело вовремя заявить покорность и таким образом спасти свое имущество, еще в V (XI) столетии мы встречаем христианских дворян, которые, держась в стороне от мятежных движений, устояли, несмотря на все случайности промежуточного времени
[363]; они могли обеспечить себе дальнейшее существование только самым добросовестным выполнением всех возложенных на них обязательств и безукоризненным верно-подданничеством. Крестьяне же, которым предоставлено было право пользования землею и возможность обрабатывать ее, под надзором новых господ, смотрели на господство арабов, вначале проявлявшееся очень снисходительно, только как на улучшение своего прежнего угнетенного положения, и им в голову не приходило восставать против новых порядков. Если они принимали ислам, что, естественно, с течением времени случалось все чаще, то они и их дети могли пользоваться известными преимуществами, принадлежавшими господствующему классу, так как в таком случае необходимо было встать под покровительство одного из арабских племен. В качестве клиентов влиятельных господ им легче было дойти до благосостояния; они могли занимать места в управлении, поступать в войско и т. д. Но, конечно, прежде чем эти муваллады («усыновленные») — их удачно прозвали «ренегатами» — составили самостоятельный класс, который мог бы влиять на политическое развитие страны, должно было пройти много времени, тем более что теоретическая равноправность между новообращенными и арабскими мусульманами здесь, как и везде, существовала только на бумаге.
Этим объясняется, что уже скоро после завоевания этой большой страны завоеватели, не обращая никакого внимания на берберов и христиан, пошли по тому же пути, по которому они шли на востоке после смерти халифа Валида I: личные распри и племенные междоусобицы наполняют следующие десятилетия, пока наконец одному честолюбивому и энергичному человеку не удается снова собрать в одно целое раздробленные элементы и этим остановить в Испании падение владычества ислама, которому теперь уже угрожали с севера астурийцы и франки, пользуясь тем, что арабы ничего не делали для защиты себя извне.
Уже через год после провозглашения Сувабы эмиром, когда, казалось, было на мгновение восстановлено единение между арабскими партиями, новый наместник умер в 129 (746/47) г. Понятно, что его племя само желало избрать преемника. Из вождей Яхья ибн Хурейс считал себя наиболее достойным этого высокого звания. Но Сумейль не считал его подходящим. Он сам помышлял о том, как бы захватить бразды правления, чтобы затем выместить свою злобу на йеменцах, на своем личном враге Абуль Хаттаре, который был еще жив. Ему нужно было подставное лицо, и он нашел его — это был правнук Укбы, знаменитого покорителя Африки, Юсуф ибн Абдуррахман. Такое происхождение служило для него хорошей вывеской, точно так же и принадлежность к племени фихр, ветви курейшитов; племя это, как наиболее близкое по родству к пророку, считалось в глазах обеих племенных групп высшей, в некотором роде стоящей выше партий, аристократией. Родословными преимуществами этого ничем не выдающегося вождя удачно воспользовались, и Юсуф был провозглашен эмиром (129 = 747 г.), а Ибн Хурейса удовлетворили, дав ему видное наместничество в Рейе
[364]; и все пошло бы на лад, если бы кайсит Сумейль сумел сколько-нибудь обуздать свой гнев против йеменцев, то есть если бы он перестал быть кайситом. Но едва ему показалось, что его ставленник стоит твердо на ногах, как он склонил его, готового следовать всем его указаниям, отрешить от должности Ибн Хурейса, который едва успел отправиться в свою провинцию. Гнев обманутого Яхьи нашел немедленно отклик у его соплеменников. Йеменцы взялись за оружие; даже старого Абуль Хаттара, который не ждал от этого добра, заставили принять участие в восстании. Но ему не везло. Когда оба войска встретились у Секунды на берегу Гвадалквивира, прямо против Кордовы (130 = 747 г.) завязался продолжительный горячий бой, не дававший перевеса ни той ни другой стороне; наконец к вечеру Сумейль призвал на помощь жителей Кордовы, к которым в другое время он отнесся бы с презрением. Как ни незначительно было это подкрепление, усталым йеменцам не удалось ни отразить их натиска, ни даже воспользоваться бегством: многие из них, между ними Ибн Хурейс и Абуль Хаттар, попали в руки победителей. Теперь Сумейль мог отомстить, и он воспользовался этим безумно и безжалостно, и даже если бы он мог предвидеть, что через несколько лет ему придется поплатиться властью и жизнью за свою жестокость, он и тогда не остановился бы ни перед чем. Нечего говорить, что Ибн Хурейс и Абуль Хаттар были казнены; но когда он приказал рубить головы подряд всем остальным пленникам, то и самым жестоким из его союзников стало жутко. Когда таким образом пало более семидесяти взятых в плен, его приверженцы заставили его прекратить эту резню, но было уже поздно: воспоминание об этом кровопролитии навсегда и непоправимо отравило отношения между йеменцами и кайситами в Испании.
