Вот почему вожди их, Убейдулла ибн Осман и Абдулла ибн Халид, с радостью приняли Бедра и без колебаний заявили себя готовыми сделать все, что окажется нужным для достижения цели их царственного покровителя. Правда, что они сами, при незначительном числе их сторонников, не могли ничего сделать; надо было привлечь на свою сторону одну из могущественных партий, которые в то время спорили о перевесе на полуострове. Тогда Сумейль еще не опорочил себя в глазах своих соплеменников убийством курейшитов; войско кайситов только что выступило на север, чтобы освободить Сарагосу от осады, и с ним был отряд клиентов Омейядов, которые ведь жили между кайситами. Так сама собою представилась возможность войти в сношение с самым могущественным из испанских вождей, не справившись с мнением которого трудно было бы добиться чего-либо. Сумейль был недоволен Юсуфом, благодаря неспособности которого он чуть было не погиб в Сарагосе; но, с другой стороны, он не скрывал от себя, что эмир из Омейядов мог бы быть опасен и для его собственного могущественного положения; поэтому он давал ответы смотря по настроению минуты — то утвердительные, то отрицательные. Наконец он принял единственное возможное, с его точки зрения, решение — лучше оставить слабого Юсуфа, чем взвалить себе на шею соперника, быть может очень опасного, и отослал клиентов домой, с предостережением и угрозой по поводу необдуманных и рискованных предприятий. Таким образом, с кайситами дело не выгорело. Значит, надо было обратиться к йеменцам, которые на севере еще не прекратили военных действий против Юсуфа и Сумейля; на юго-западе под Севильей они в этот момент, правда, были спокойны; но и здесь и там воспоминание о резне в Кордове говорило о мести. Йеменцы тотчас изъявили готовность принять участие в предприятии, которому почетное имя Омейядов обеспечивало лучший успех, чем тот, которым они до сей поры пользовались в своих попытках против кайситов. Таким образом, Бедр нашел то, что искал. Но теперь нельзя было терять времени, чтобы восстание могло вспыхнуть и на юге, прежде чем у Сарагосы будут побеждены йеменцы, против которых в это время уже двигались правительственные войска. Бедр быстро переправился через пролив с несколькими клиентами Омейядов, чтобы позвать своего господина, и в раби II 138 г. (в августе — сентябре 755 г.) Абдуррахман высадился у Аль-Муньекара (по-арабски Аль-Мунаккаб), к востоку от Малаги. Он был встречен Убейдуллой и Ибн Халидом и отправился в принадлежавший первому из них замок под названием Торрокс
[368] (по-арабски Турруш), расположенный в области Эльвиры, несколько к западу от Лохи (Луши).
Внуку Хишама было только 24 года, когда он вступил на испанскую землю, где ему суждено было после более чем тридцатилетней борьбы добыть себе царство, неувядаемую славу правителя и омрачить ее неизгладимою виною. Высокого роста, крепкого телосложения, неутомимый и соответственно с этим энергичный, с неутолимой жаждой деятельности, он был храбрый воин и выдающийся начальник, всегда стоял сам во главе своих войск и никогда не полагался на других. Обладая острым, проницательным умом в соединении с поэтической жилкой, довольно обыкновенной у природных арабов, он при всяком удобном случае любил блеснуть остроумием, широким образованием и меткими выражениями. Но наиболее выдающиеся качества были в его характере: страстный и вспыльчивый, никогда не забывавший обиду или оказанное ему сопротивление, но всегда готовый забыть благодеяние или верную службу, если, по его мнению, последующие обстоятельства уравновешивали то и другое, он поразительно умел владеть собою, и его деятельная натура скрывалась под личиной внешнего спокойствия и светского обращения. Своим необыкновенным знанием людей, тонкою хитростью, совершенством своего искусства в обращении с людьми он напоминал своего предка, первого Муавию, который, пользуясь этими дарованиями, основал господство Омейядов на востоке, так же как теперь его потомок предпринял установить его на западе. И насколько вероломство и неразборчивость в выборе средств, присущие одному, проявились в не меньшей степени и в другом, настолько наклонность к излишней жестокости, так отвратительно проявлявшаяся у позднейших дамасских халифов, чужда им обоим в одинаковой мере. Словом, это была одна из тех натур, которые как бы созданы для того, чтобы силою и хитростью объединить народ, разъединенный партийной борьбой. Человек, во многих отношениях заслуживающий порицания, но достойнейший удивления политик и могучий властитель. Такому человеку, несмотря на свои молодые годы прошедшему через тяжелые испытания казавшейся неумолимою судьбы и закалившему свой характер, несмотря ни на какие превратности, до твердости непреклонный, нужно было только располагать самыми необходимыми средствами, чтобы в ярком свете выставить свое превосходство над рабом своих страстей Сумейлем и добродушным, но слабым Юсуфом.
И казалось, что в таких средствах не было недостатка, именно благодаря сказанным качествам его противников. Оказывается, что необходимые для первых шагов претендента деньги клиентам Омейядов удалось выманить у самого Юсуфа, и это обстоятельство производит просто комичное впечатление. А зверской расправе Сумейля с пленными курейшитами Абдуррахман обязан был тем, что кроме йеменцев и трех вождей из племени сакиф, которые со времени Хаджжаджа были безусловно преданы династии Омейядов, на его сторону стали еще кабиты под предводительством Хусейна и сына убитого на войне Ибн Шихаба, между тем как его противникам приходилось еще считаться с недовольством остальных северных арабов. Но все же положение молодого князя было далеко не надежно. Клиенты Омейядов хорошо сознавали, что они играли опасную игру, и были бы готовы тотчас пойти на сделку, по которой их господину было бы обеспечено некоторое количество земли и положение среди вождей арабских племен, несколько соответствующее его высокому происхождению. Йеменцы же и кабиты не были нисколько заинтересованы в личности князя; они преследовали одну цель — отомстить Сумейлю и кайситам. При таких условиях, чтобы создать из ничего дворцовое войско, которое было бы в личном распоряжение претендента, нужен был не только большой ум. Ума-то у него было довольно, — но нужно было еще счастье, нечеловеческое счастье. Счастье ему не изменило.
Сумейль и Юсуф еще стояли лагерем на берегу река Ярамы, когда прибыл посланец из Кордовы, сообщивший о высадке Абдуррахмана и о его прибытии в Торрокс. Несчастный эмир, мучимый угрызениями совести из-за казни курейшитов, усматривал в этом перст Божий, и сердце его чуяло недоброе. Сумейль, не боявшийся ни Бога ни черта, но всегда стоявший за решительные действия, настаивал на том, чтобы тотчас идти к местопребыванию непрошеного гостя и захватить его, прежде чем он успеет собрать вокруг себя недовольных из всей страны. Эмир одобрил это предложение, как и все, что предлагал его энергичный опекун; но войска думали иначе. Они только что совершили трудный поход, а того безусловного уважения, которым пользовался их вождь, он лишился по собственной вине. Как только наступила ночь, они толпами стали покидать лагерь, чтобы разойтись по местам своего настоящего пребывания. К рассвету исчезла большая часть войска, и оба военачальника оказались только со своими ближайшими приверженцами да очень немногими оставшимися кайситами. Несмотря на это, Сумейль, не легко отказывавшийся от окончания раз начатого предприятия, а тем более этого, настоял на продолжении похода. Но приближалась зима, проливные дожди замедляли движение вперед, а когда предстояло проникнуть в сиерры (горы) провинции Рей, разлив горных потоков сделал дороги непроходимыми.
