Сумейля не остановили бы никакие препятствия, но теперь самые верные солдаты стали роптать, а в конце концов воспротивился и эмир; случилось нечто невероятное: он воспротивился воле своего господина и повелителя и объявил о возвращении в Кордову. Дело в том, что ему сообщили, будто Абдуррахману нужно лишь верное и почетное убежище; и в этом смысле он решил, прибыв в главный город, посулить Омейядам золотые горы. Он велел своему секретарю Халяду ибн Зейду, умному ренегату, составить послание в хорошем стиле, в котором он предлагал Абдуррахману мир и дружбу и сверх того руку своей дочери и богатые поместья в стране. В состав посольства, отправленного с этим посланием в Торрокс, вошел сам секретарь и еще несколько из уважаемых арабов. Клиентам нечего было желать лучшего, чем эта возможность мирного соглашения; поэтому они высказались в том смысле, что столь подходящие предложения, вероятно, будут приняты. Правда, что Абдуррахман пришел не для того, чтобы коротать время в качестве зятя эмира и мирного землевладельца; он мечтал о гораздо более блестящем будущем. Но пока его новое положение еще не было достаточно прочным; если бы он теперь разошелся с клиентами, то он каждую минуту мог бы превратиться опять в то же, чем он был три месяца тому назад, — в бездомного скитальца, лишенного самых первобытных жизненных удобств. Поэтому он не возражал; и, когда послы Юсуфа торжественно передали ему послание эмира, он передал его Убейдулле со словами: «Прочти это и дай ответ сообразно с моим известным тебе желанием». Услышав эти слова, секретарь Халид улыбнулся. Это был человек остроумный, образованный и умный, владевший в совершенстве арабским языком, самым тонким и самым трудным из всех; к сожалению, он не был чужд некоторого самоуверенного тщеславия, «которое, — нравоучительно замечает арабский рассказчик
[369], — издавна угрожает временному и вечному благу человека». Он вспомнил, как, составляя этот документ, он пустил в ход всю ту изящную риторику, которая и теперь еще украшает государственные грамоты на Востоке. Мысль, что старому необразованному солдату Убейдулле придется вымучивать из своего тяжеловеснего мозга ответ, достойный этого труда, высокого по своему литературному достоинству и далеко выходящего за его кругозор, должна была поразить его примерно так, как в наше время был бы поражен профессор эстетики, если бы его новейший труд о гетевском «Фаусте» был отдан на суд прусскому фельдфебелю. Он улыбнулся, и при этом у него вырвалось насмешливое замечание: «Милейший Абу Осман
[370], я думаю, что скорее у тебя вспотеет под мышками, чем ты составишь ответ на это»
[371]. Вряд ли когда-либо порыв справедливой авторской гордости был менее уместен, чем теперь. Чтобы старый офицер, арабский мусульманин из наиболее приближенных к славному роду халифов стал выслушивать глупые остроты какого-то жалкого ренегата из презренной толпы побежденных испанцев, да еще в присутствии собрания военных! Грозно вскочил он и швырнул бесстыдному писаке в лицо его маранье со словами: «Этакий прохвост! Ничего я тебе не отвечу и не вспотеет у меня под мышками!» И велел увести растерявшегося остряка в тюрьму. Все это было делом одной минуты. Других посланных отпустили с честью, но переговоры были прекращены, и дело должно было решиться мечом.
Из всего этого видно, что арабы, при всей их храбрости и хитрости, были все же большие дети теперь, как и во времена старого Муавии, который не раз с расчетливостью хладнокровного политика пользовался для своих видов необдуманностью и вскипающею страстностью этих людей. Но и молодой отпрыск его рода не замедлил ковать железо, так неожиданно разгоряченное. В последующие за тем зимние месяцы во все концы полетели гонцы из Торрокса, призывавшие к восстанию дружественные племена йеменцев, кабитов и сакифитов, и в начале марта 138 (756) г. Абдуррахман выступил в поход во главе небольшого войска. Сначала направились через южные провинции на Севилью: в этих округах всюду перевес был на стороне йеменцев, и они многочисленными толпами переходили на сторону претендента. И из берберов, которые встречались уже здесь, особенно больше к западу, многие стали на его сторону, хотя, правда, многие другие пошли в Кордову на помощь к эмиру. Вокруг Севильи господствовали почти исключительно йеменцы, а в самом городе было мало арабов; жители его состояли почти исключительно из испанцев — христиан и обращенных; благодаря этому уже в середине марта Абдуррахман мог завладеть этим важным пунктом и, в качестве эмира, принять присягу на верность. Отсюда, собрав из окрестностей новые подкрепления, он пошел далее на Кордову. Между тем Юсуф и Сумейль также не теряли время. Но когда эмир, окончив снаряжения, собирался вступить в провинцию Эльвира, Абдуррахман успел опередить его переходом в Севилью. Ему пришлось повернуть обратно, и, в то время как Омейяд осторожно двигался вперед по левому берегу Гвадалквивира, навстречу ему пошли правительственные войска, шедшие по правому берегу, вниз по течению. Численностью восставшие были сильнее противника; но различие интересов, сталкивавшихся в их войске, создало некоторую неуверенность, между тем как кайситы, как только дело пошло о их наследственных врагах — йеменцах, были безусловно единодушны и опять безусловно подчинились своим двум вождям. Понятно, что Абдуррахману было очень важно возможно скорее завладеть Кордовой; для этой цели он стал двигать войско то в одну, то в другую сторону, надеясь этими маневрами обмануть неприятеля и незаметно приблизиться к столице. Но враги были настороже. Наступило половодье (это было уже в мае), и трудно было переправиться через реку, а каждое движение войска Омейядов на левом берегу вызывало соответствующий маневр на стороне противника. Наконец оба войска близко подошли к Кордове. Со стороны кайситов был город, лежащий, как известно, на северной стороне Гвадалквивира и защищенный таким образом рекою от нападавших, у которых при их сложных передвижениях были всякие затруднения в снабжении продовольствием. Уже в течение некоторого времени им приходилось питаться главным образом фасолью, а теперь, когда им пришлось обмануться в расчетах на Кордову, как на новый вспомогательный источник, они были поставлены в довольно неприятное положение. Наконец, в четверг, 9 зуль-хиджжи 138 г. (13 [14]
[372] мая 756 г.), вода в реке стала спадать. Чтобы иметь возможность перейти через нее на глазах у неприятеля, Абдуррахман велел передать Юсуфу, что он теперь готов принять сделанные ему прежде предложения, согласиться на которые раньше он не мог только благодаря бестактности секретаря Халида. Чтобы удобнее обсудить подробности договора, он просил позволения переправиться через реку; кроме того, он просил, чтобы ему доставили некоторое количество скота, так как его войско страдало от недостатка мяса. От добродушного Юсуфа можно было ожидать готовности во второй раз содействовать своему противнику в достижении его целей, но поразительно, что и Сумейль попал в ловушку: все дело в том, что Абдуррахмана еще не знали. Как бы то ни было, но его желание было удовлетворено: ему было позволено расположиться на правом берегу Гвадалквивира у Аль-Мусары
[373], недалеко от Кордовы, и ему было доставлено изрядное количество волов и баранов, которыми его проголодавшиеся солдаты могли полакомиться всласть. Но когда на другое утро наивный Юсуф захотел узнать, что поделывает его новый друг, то оказалось, что он открыто расставляет свое войско в боевом порядке. Успех Абдуррахманова обмана поднял доверие к нему его сторонников и поверг в уныние ряды неприятелей; а с самого начала сражения молодому князю удалось выказать ту личную неустрашимость и отвагу, которые издавна служили самым верным залогом на уважение со стороны арабского народа. Несмотря на обычную храбрость, проявленную и здесь кайситами, победа была на стороне Омейядов; Юсуф и Сумейль около полудня должны были обратиться в бегство, после того как тот и другой потерял в сражении сына, а Кордова без сопротивления перешла в руки победителям 10 зуль-хиджжи 138 г. (14 [15] мая 756 г.).
