Не успешнее были меры (если вообще можно употребить это слово), принятые Абдуллой против самого Омара ибн Хафсона. Правда, что Омейяд предпринял поход против Бобастро еще в тот же злосчастный 276 (889) г., во главе войска, которое он между тем опять успел собрать; но это была лишь ничего не значащая демонстрация; очень существенно между тем было занятие Омаром Осуны и Эсихи, благодаря чему он теперь был всего за шесть миль от столицы. Испуганный эмир предложил страшному противнику мир, утвердил его «наместником» подвластных ему областей, словом — сделал все, что от него можно было требовать, но ничто не помогло. Да если бы Омар и согласился, то продолжающееся всеобщее разложение мусульманской Испании не позволило бы ему добросовестно соблюсти договор, на который он в данную минуту согласился бы.
Представим себе положение дел. На севере в концу 276 (889) г. Арагон был разделен между враждовавшими бену-каситами и туджибидами, а пограничная с ней часть Новой Кастилии (Гвадалахара) находилась в руках последних; впрочем, и та и другая были независимы от эмира, как и республика Толедо, берберы в Эстремадуре и Алентехо, Ибн Мерван в Бадахосе. Севилья принадлежала йеменцам, вследствие этого Кордова была отрезана с юго-запада и этим облегчено образование мелких ренегатских государств в провинциях Бехи, Сильвос (Шильб, Альгарб)
[401] и Шебле (Леола), которые, правда, не принимали участия в борьбе против эмира, но были совершенно изъяты из его влияния. От области севильских йеменцев родина Омара ибн Хафсона была отделена только несколькими незначительными арабскими или испанскими владениями; по соседству с Омаром, к северу и востоку — целый ряд дружественно к нему расположенных ренегатских вождей в значительной части округов Кордова, Эльвира и Хаэн и до Тодмира (Мурсия), с давних времен принадлежавшего почти только испанцам.
О Валенсии нам ничего не известно, но, во всяком случае, здесь эмир не имел никакого влияния, так же как и в середине страны, где арабская знать, под предводительством Саувара, от Калатравы и до границ владений Омара, относилась к эмиру, пожалуй, враждебнее, чем сам Омар. Таким образом, если не считать нескольких незначительных округов (например, близ Альгесираса, Algeciras), которые держались еще благодаря оставшимся верными офицерам, у Абдуллы осталась только Кордова с ближайшими окрестностями, а все остальное государство распалось на бесчисленное множество маленьких княжеств и республик. И достаточно было, чтобы из этой путаницы где-нибудь выделилась жизнеспособная группа, чтобы династия Омейядов погибла. Но враги ее в то же время были заняты борьбой друг против друга. Берберы Мериды были в постоянной вражде с Ибн Мерваном из Бадахоса; Севилья, с тех пор как она попала в руки арабов, приняла угрожающее положение и по отношению к Омару, которому, в свою очередь, приходилось слишком много возиться с Сауваром и его арабами: казалось, что два наиболее опасных соседа Кордовы решили сделать друг друга безвредными.
Война между Сауваром и ренегатами Эльвиры, вскоре после мира, заключенного при посредстве эмира, снова возобновилась в 277
[402] (890) г., и арабы, против ожиданий разбитые отчаявшимися испанцами, были оттеснены к Альгамбре
[403], близ Гранады. Тесно окруженный в ней, Саувар, благодаря смелой военной хитрости, снова одержал верх: ренегаты, уже вполне уверенные в своем торжестве над врагом, потерпели поражение в решительном сражении, и остатки их войска были почти совершенно уничтожены, благодаря беспощадному преследованию. Они позвали на помощь Омара ибн Хафсона, но и ему счастье на этот раз изменило: он был разбит мужественным Сауваром и вынужден был отступить; с трудом только одному из подчиненных ему военачальников удалось отстоять Эльвиру против арабов. Но как ни чувствительна была эта неудача, Омар все же мог надеяться наверстать ее успехом с другой стороны. Мирный договор, заключенный им с эмиром, уже давно был нарушен — прежде всего союзниками Омара, не понимавшими, по какой причине им следовало прекратить войну против врагов страны. Впрочем, не происходило ничего более или менее важного, как вдруг пробудилась хотя и запоздавшая, но деятельная месть за пролитую кровь кордовских мучеников. Кордовские христиане, страдания которых за это время все возрастали, видя, что власть эмира все более колеблется, решились на смелый шаг: покинув город, они бросились в Полей
[404], крепость, принадлежавшую эмиру, в шести милях к югу от Кордовы, одолели гарнизон и послали к Омару гонцов, предлагая ему дружбу и союз в 277 (890) г. Сын Хафсона незадолго до этого взял близлежащую Баэну и немедленно поспешил приветствовать своих нежданных союзников; он сильно укрепил Полей и перенес главную квартиру в Эсиху; таким образом, с обеих сторон до резиденции эмира было не более двух переходов. И в довершение удачи Омара, в это же время единственный действительно равносильный его враг, Саувар, был убит людьми из Эльвиры, которым удалось заманить его в засаду. Избранный арабами его преемник, Саид ибн Джуди, был образцом блестящего рыцаря как для того, так и для последующего времени. Храбрость и отвага его граничили почти с безрассудством; он обладал недюжинным поэтическим даром и был любимцем женщин; но у него не было ни усердия, ни выдержки его могучего предшественника. Испанцам Эльвиры не страшен был этот трубадур, и Омар мог спокойно готовиться к завоеванию Кордовы и уничтожению Омейядов.
Однако, как это часто бывает в истории, и здесь то, что казалось легко достижимым довершением разгрома, было только началом неожиданного поворота. И не менее обыкновенному, слишком поспешному пренебрежительному отношению к казавшемуся бессильным врагу (всякий это знает, а между тем все попадаются на этом) суждено было превратить победу Омара в тяжелое поражение и положить начало падению его могущества. Теперь и для Абдуллы было ясно, что прошло время неустойчивой политики шатаний, благодаря которой он, в каких-нибудь два года, из все еще могущественного повелителя целой половины Испании обратился в невлиятельного градоначальника Кордовы; теперь ему предстояло либо отказаться от престола, либо защищать столицу с мечом в руке. Поэтому он поднял на ноги почти всю военную силу, бывшую в его распоряжении. Правда, что войско было не велико; несмотря на скупость его отца Мухаммеда, казна была совершенно исчерпана непрерывными войнами, а о поступлениях из провинций, сделавшихся самостоятельными, конечно, давно не было речи. Вследствие этого большая часть войска состояла из добровольцев — ведь дело шло о том, быть или не быть столице; кроме 10 тысяч добровольцев было только 4 тысячи настоящих солдат; и такое войско эмир думал противопоставить тридцатитысячному войску Омара ибн Хафсона, воодушевленному успехом и надеждой. Понятно, что глава ренегатов уже считал себя эмиром Испании. Он вошел в сношения с Аглабидом Ибрахимом II в Африке, обнадежив его, что Андалузия присягнет Аббасидам, если его самого согласятся назначить наместником страны; нечего говорить, что предложения его были приняты сочувственно: ему дали понять, что, как только он вступит в Кордову победителем, он может надеяться на утверждение в желательном сане. Однако он, вместе со своим войском, был слишком уверен в своем деле.