В апреле 891 г. (в начале 278 г.)
[405] произошло сражение у самого Полей; против ожиданий левый фланг кордовского войска стал успешно действовать против правого фланга Омара и, как это часто бывает, чем больше была самоуверенность, тем с большею силой сказалось уныние в рядах его войска, так что, несмотря на все старания предводителя, несмотря на храбрость нескольких испытанных бойцов, восстановить стойкость полков не удалось. Сражение было проиграно. Вследствие этого, а также потому, что ренегаты пришли в полное расстройство, они потеряли Полей, христианам которого пришлось жизнью расплатиться за свою безрассудную отвагу, затем Эсиху, Арчидону, а в конце концов даже Эльвиру, жители которой, находясь под постоянной угрозой, с одной стороны — арабов под начальством Ибн Джуди, с другой — эмира, предпочли перейти на сторону последнего, и Хаэн, который не решался долее оказывать сопротивление победоносному Абдулле. Правда, что все эти округи, которые он вновь подчинил своей власти, были ближайшие вокруг Кордовы, но все же это был шаг вперед.
Надо сказать правду: лично эмир не виновен в этом успехе. Во время сражения он благоразумно не появлялся впереди войска. Пусть другие, говорил этот благочестивый муж, надеются на численность войска, на боевые орудия, наконец, на личную отвагу; вся моя надежда только на Бога, единого, вечного. Оставаясь при таком похвальном образе мыслей, он рассчитывал удовольствоваться тем, что попало к нему в руки без особых усилий, после отступления неприятеля; поэтому он согласился на мирные условия, предложенные Омаром. Но неутомимый испанец просил мира только для того, чтобы привести в порядок свои боевые силы, а так как, кроме того, встретились затруднения при введении в действие договора, то очень скоро война возобновилась. Но так как Абдулла, по-видимому, не думал напасть на него в его владениях, то наступать пришлось снова Омару. В 279 (892) г. он снова завоевал Арчидону и Эльвиру и нанес арабам, бывшим под предводительством Джуди, поражение, обратившееся, благодаря необдуманности их храброго, но легкомысленного вождя, в целую катастрофу для принадлежавших к его племени и живших вокруг Гранады. Тысячи арабов погибли здесь под ударами мечей ренегатов, и национально-арабскому элементу в этой области никогда не удавалось снова добиться решающего влияния, пока наконец через несколько столетий странным велением судьбы ему дано было еще раз выдвинуть знаменитую династию. Но несмотря на эту победу, которая до поры совершенно обессилила арабов, нам ничего не известно о дальнейших завоеваниях ренегатов в последующие пять лет. Правда, что усердие их к национальному делу в это время в некоторых провинциях, как кажется, значительно охладело. По крайней мере, Эльвира почти без сопротивления сдалась сыну Абдуллы, Мутаррифу, как только тот появился с войском у города в 280 (893) г. Впрочем, жители ее не были более непосредственно заинтересованы в успехах Омара, после того как его победы над Ибн Джуди освободили их от страха перед арабами; а что касается преклонения перед личностью его, то добрые горожане были в этом отношении гораздо сдержаннее, чем население горной страны. Как бы то ни было, но кажется странным, что Ибн Хафсон потерял попусту столько времени, прежде чем он снова снарядился против эмира, тем более что он дал ему время, посредством набегов в обширной области на юге и на западе, дать войскам попользоваться добычей и пополнить казну средствами, словом — все более и более собраться с силами. Наконец в 284 (897) г. Ибн Хафсон снова переходит в наступление; ренегаты снова осаждают Эсиху и таким образом угрожают Кордове. С другой стороны, сделанная Мутаррифом по поручению эмира попытка добиться покорения севильских йеменцев была безуспешна и в конце концов даже привела к новому осложнению, и к тому же крайне опасному — к открытому союзу между этими йеменцами и Омаром ибн Хафсоном.
Горячо любивший родину, начальник добровольцев именно в это время должен был убедиться в том, что, несмотря на его последние многообещающие завоевания, у испанских ренегатов не хватит силы, чтобы без посторонней помощи положить конец власти Абдуллы. До сих пор в борьбе с ним он опирался почти исключительно на силу своих людей из Серрании; теперь он стал помышлять о внешнем союзе. Уже в 285 (898) г. он с этой целью вел переговоры с бену-каситами в Арагоне; но этот план был разрушен последовавшею в борьбе против Анкара Сарагосского смертью Мухаммеда ибн Лопе
[406], главы в то время все еще могущественной фамилии, а сын Мухаммеда Лопе, боявшийся попасть в безвыходное положение между сарагосскими Туджибидами и христианскими князьями Барселоны, Наварры и Астурии, заключил мир с эмиром и посвятил свои силы на борьбу с неверными. Быть может, в то же время, а может быть, немного позже и Омар вошел в сношения с Альфонсом Великим Астурийским. Помимо того, что он был прямо заинтересован в дальнейшем ослаблении магометанской центральной власти в Кордове, была еще одна причина, склонявшая Альфонса к союзу с повелителем Серрании: дело в том, что Омар, уступая наконец давнишнему сердечному влечению, вместе с ближайшими друзьями перешел из ислама в христианство. Этот шаг, побудительную причину к которому, принимая в соображение положение вещей того времени, следует искать исключительно в неудержимом религиозном влечении, естественно должен был сблизить его с христианскими князьями Северной Испании. Однако мы не видим, чтобы Альфонс, который, правда, в последующее время своего правления был стеснен в движениях различными внутренними затруднениями, предпринял что-либо основательное для поддержки своего нового единоверца. Правда, что между южной границей Астурийского королевства и областью Кордовы находились еще округи воинственных берберов, которые как раз в это время, в 288 (901) г., опять были возбуждены к «священной войне» новым махди, как ни странно — омейядским принцем Ахмедом ибн Муавией, и собирались в поход против астурийцев. Они потерпели кровавое поражение при Заморе (Самуре); но до тех пор, пока такие опасные нападения со стороны мусульман были еще возможны, Альфонсу нечего было и думать о наступлении на юг. Поход на Кордову был бы скорее возможен через Толедо, который, в качестве республики, находившейся под покровительством короля, мог, пожалуй, считаться как бы передовым постом христиан в борьбе против магометан; но кажется, что отношения республики к своему покровителю были в то время не из лучших, по крайней мере христианские источники сообщают о позднейших набегах Альфонса на толедскую область, и, во всяком случае, можно предположить, что вряд ли и с этой стороны астурийцам можно было бы пробраться к югу настолько далеко, чтобы оказать Омару существенную поддержку в смысле отвлечения неприятельских сил. Таким образом, андалузский вождь в конце концов был предоставлен самому себе, и вскоре выяснилось, что переход его в христианскую веру, какого бы уважения он ни заслуживал, как открытое и мужественное выражение убеждения, представлял крупную политическую ошибку. Вряд ли большинство ренегатов, не говоря обо всех, доходило в своей ненависти к арабам и омейядским эмирам до возможности легкого отношения к своей вере. Ведь большинство из них были искренно верующие мусульмане, многие в течение ряда поколений. Они, пожалуй, привыкли бороться под предводительством мусульманина против враждебных им мусульман же; но идти против своих единоверцев за неверующего, более того, за совершившего наказуемое смертью вероотступничество — этого им не позволяла совесть. Таким образом, многие из его приверженцев, далеко не худшие, покинули своего рассудительного вождя; в среде остальных все больше и больше распространялось недовольство и охлаждение, а число тех, которые раньше тайно исповедовали христианство и теперь приняли его открыто, было недостаточно велико, чтобы заставить забыть о такой потере материальной и нравственной силы. Вследствие этого виды Омара (в христианстве Самуила) стали заметно ухудшаться; но в этот момент он был выведен из затруднительного положения благодаря договору, заключенному в 287 (900) г. с Ибрахимом, вождем бену-хаджжаджей, который незадолго до того (286 = 899 г.) сделался самостоятельным властителем Севильи и окрестностей. Этот йеменец, как большинство членов арабской знати, не придавал особенного значения религиозным чувствам и не понимал, почему бы ему вместе с Ибн Хафсоном не сражаться против общего врага в Кордове; неужели только потому, что он сделался «поленом дров для ада» (мы бы сказали: басурманином). А испанец с своей стороны надеялся, что союз с арабом, который все же оставался поклонником ислама, несколько поднимет его в глазах остальных мусульман, уже не говоря о значении ожидаемой поддержки деньгами и солдатами. Таким образом, он с жадностью ухватился за это предложение; договор был заключен, и вскоре Ибн Хафсон, получивший подкрепление в лице севильских вспомогательных войск, снова угрожающе стоит лицом к лицу с эмиром. Абдулла, как и прежде часто удерживаемый от смелого решения частью силою обстоятельств, частью слабостью характера, согласился на заключение мира. В 288 (901) г. был заключен договор: но уже в следующем, 289 (902) г. снова вспыхнула вражда. Сначала Кордова была в опасности, но «сила вещей» и на этот раз оказалась могущественнее воли человека. Как бы то ни было, а соединение испанцев Ибн Хафсона с йеменскими арабами было неестественно. Жители Серрании восстали, чтобы прогнать арабов из Испании, а теперь им приходилось считать их же самыми важными союзниками; но если уже на то пошло, то из арабов все же следовало отдать предпочтение Омейядам перед йеменцами, которые более других были виновны в пролитой в Севилье крови ренегатов; с другой стороны — войска Ибрахима ибн Хаджжаджа считали позором сражаться под начальством испанского отщепенца. При таком недоброжелательстве неудивительно, что союзники еще в том же году потерпели поражение при Эстене, благодаря чему Кордова до поры до времени была обеспечена от их нападения. Но важнее было принятое в то же время Ибрахимом решение отказаться от союза с Ибн Хафсоном. Дело в том, что один из сыновей Ибрахима попал в руки кордовцев, но, по совету Бедра, одного из наиболее уважаемых офицеров, не был казнен; за его освобождение Ибрахим согласился расторгнуть союз с христианином и заключить мир с эмиром. Правда, эмиру за это пришлось признать его наследственным, хотя и платящим дань, властителем Севильи и Кармоны с их обширною областью, но все же оставалась та неоценимая выгода, что все мелкие князьки между Альгесирасом и Ниеблой, которые до сих пор пользовались защитой могущественных йеменцев против вторжения кордовских войск, теперь также были вынуждены по-прежнему уплачивать подати Омейяду.
