По мере возрастания доходов он был в состоянии увеличивать войско и, благодаря этому, снова подчинять своей власти, один за другим, непокорные округи. А о том, чтобы сделать арабов в Хаэне и Эльвире безвредными для эмира, позаботился сам Ибн Хафсон: со времени их большого поражения в 279 (892) г. прекратилось господствовавшее прежде в их среде согласие, Саид ибн Джуди пал в 284 (897) г. жертвой мести другого вождя, жена которого увлеклась этим арабским донжуаном IX столетия, и с тех пор остатки некогда столь могучей аристократии стали растрачивать свои, и без того небольшие, силы совсем по-арабски: в бесконечных и бесцельных распрях, благодаря чему они лишились всякого влияния на судьбы страны. И нам ничего не известно о каких-либо попытках с их стороны принять участие в дальнейшей борьбе; теперь дело шло еще только об Ибн Хафсоне и его приверженцах. Кроме Эльвиры, которая уже с 280 (893) г. покорилась правительству, в 290 (903) г. Хаэн снова был взят войсками Абдуллы, затем в 292 (905) г. сам Ибн Хафсон был разбит недалеко от этого города, а в 294 (907) г. Арчидова снова была вынуждена платить дань. Правда, что, несмотря на все это, дело подвигалось очень медленно; ни отталкивающая личность Абдуллы, ни подозрительный и чересчур осторожный характер его политики не позволяли несколькими сильными ударами добиться решительного успеха. Так междоусобная война, начавшаяся тридцать четыре года тому назад, еще продолжалась в 300 (912) г.; правда, что из состояния бурного она перешла в скрытое, но какая-либо перемена личностей или обстоятельств (хотя бы, например, иное поведение Севильи) могла каждое мгновение возбудить ее с новой силой. При таких обстоятельствах в октябре (сафаре) этого года умер эмир Абдулла.
Между этим наименее привлекательным из всех испанских Омейядов и другим, во всем остальном отличающимся от него властителем магометанского Востока — Аббасом Великим, есть в одном отношении поражающее сходство. Как и тот, Абдулла из простого подозрения устранил собственных сыновей; в 277 (891) г. погиб Мухаммед, в 282 (895) г. Мутарриф — оба жертвою отцовской подозрительности, оба случайно, в одном возрасте — 27 лет; и подобно тому, как Аббас искал утешения мучений совести в том, что он окружил нежностью оставшегося после убитого сына ребенка и назначил его наследником, вопреки всем другим, имевшим на это право, так и Абдулла всеми способами оказывал, с ранней молодости, предпочтение перед всеми другими членами семьи сыну Мухаммеда — Абдуррахману, родившемуся 23 рамадана 277 г. (7 [8] января
[407] 891 г.), ровно за три недели до насильственной смерти отца, — и задолго еще до своей смерти велел присягнуть ему как наследнику своей власти. Разница только в том, что этому повелению суждено было послужить более ко благу страны, чем впоследствии в злосчастной Персии. Абдуррахману тогда едва только минуло 22 года; и если, несмотря на это, из большого числа Омейядов при смерти Абдуллы никто не явился оспаривать престол у юного наследника, то это указывает на значительное доверие, которым он уже пользовался благодаря личным качествам. И в самом деле, это был переход от черной ночи к ясному светлому дню, от бессердечного и лицемерного ханжи, от коварного и трусливого, но при этом не останавливавшегося ни перед каким преступлением тирана к царственному юноше, который в хитрости и лукавстве не отставал от своего деда, но своею смелостью, энергией и соединенною с острою проницательностью и последовательностью поступков напоминал своего могучего предка Абдуррахмана I. И особенно привлекательна эта блестящая личность тем, что она чиста от пятен, искажающих образ основателя власти Омейядов в Испании. Правда, что нам всегда иначе представляется образ великого властителя Востока, чем могучая личность Карла или Фридриха Барбароссы; но никогда глаз поэта, одаренного историческим чутьем, не улавливает эту разницу более тонко, чем Балмер Скотт, в знаменитой сцене его «Талисмана»
[408], где он гораздо более метко, чем Лессинг, дает характеристику Саладина, противопоставляя его Ричарду Львиное Сердце. Английский король, во время дружеского свидания со своим великим противником, показал свою богатырскую силу тем, что разрубил пополам мечом железную жердь; тогда султан положил тонкое покрывало на лезвие своего тонкого дамасского клинка и с такою силою и ловкостью в воздухе провел его через легкую ткань, что разрезал ее пополам. Совершенно не прибегая к бесчестным средствам, без всякой наклонности к насилию или жестокости, он сумел, благодаря своей энергичной и свободной деятельности, в двадцать лет устранить всякое противодействие и превратить беспорядочную кучу расшатанных мелких владений в могущественное и цветущее государство. Если затем Испания в течение почти целого столетия стояла во главе цивилизованного мира, как по материальному благосостоянию населения, так и по высокоразвитой культуре, то она обязана этим своему Абдуррахману III, и только ему.
И недаром этот выдающийся правитель, впоследствии, когда он захотел, по образцу восточных халифов, присоединить к своему имени еще прозвище, выбрал титул ан-Насир — «спаситель». И с не меньшим правом он мог пользоваться им, чем Саладин, хотя и в другом значении. Правда, и он во время своего почти пятидесятилетнего правления в 300–350 (912–961) гг. снова внушил неверным подобающее уважение к силе мусульманского оружия, которое, казалось, было подорвано после победы Альфонса Великого при Заморе. Но хуже всех бед, которых можно было ожидать от неверных, были те страдания, которые причиняло несчастной стране продолжавшееся более четверти столетия безначалие, и тут-то Абдуррахман III является в истинном смысле спасителем. После того, что было сказано, нам нечего описывать тот всеобщий беспорядок, который он застал; но что особенно характерно именно для этого времени, это все увеличивавшееся одичание, которое все яснее выступало в бесконечных войнах. Отвратительная жестокость и страсть к грабежам, бывшие в начале междоусобной войны лишь мало завидным преимуществом берберов, все больше были усвоены арабами, а в конце концов и испанцами, которые прежде выгодно отличались большею человечностью. По мере того как возвышенная цель, поставленная Омаром ибн Хафсоном, становилась осуществимою, мало-помалу ослабевал и патриотический восторг, воодушевлявший его приверженцев, дав волю низменным побуждениям, неизбежное появление которых тяготеет самым ужасным проклятием над всякой затянувшейся войною. И чем менее испанский народный герой, после расторжения союза с Севильей, был в состоянии наносить сильные удары, как бы стойко он ни держался своего дела, несмотря на все превратности, — тем все более война гверильясов, продолжавшаяся во всех спорных округах, вырождалась в разбойничьи набеги, а владельцы укрепленных замков, естественно составлявшие оплот христианско-национальной партии, превращались в грабителей. Мирное население, находясь между ними и войсками эмира, которые до сих пор прямо приучались к тому, чтобы грабить и опустошать враждебные округи, должно было погибнуть, если бы помощь не подоспела вовремя.
