Каких бы усилий ни стоила эта последняя победа, но она была бесповоротно предрешена для властителя с силою Абдуррахмана в тот день, когда последний сын Ибн Хафсона уступил Бобастро. Серрания с ее геройским христианским населением была настоящим средоточием сопротивления против арабского владычества в Испании; с падением этого оплота была решена судьба остальных. И не случайно в том же месте, где последние христиане страны боролись против ислама, почти через шестьсот лет, в 1499–1502 (905–908) гг., потомки тех же храбрых андалузцев восстанием в Альпухарах сделали одинаково неудачную попытку спасти свою мусульманскую веру, которую они тем временем приняли, от христианского гнета: сама природа уделила в этих округах гостеприимное убежище для изгнанников и мятежников. Но характерна разница, по первому взгляду бросающаяся в глаза, между политикой магометанских Омейядов и христианских королей на этой почве. Христиане не могли сделать ничего лучшего со своими подданными, исповедовавшими другую веру, как предоставить их на произвол пыткам святой инквизиции или всем невзгодам изгнания; этого не опровергнуть никакими более или менее ясными рассуждениями о превосходстве христианства над исламом. «Язычник» же Абдуррахман следил за тем, чтобы факихи не притесняли покоренных христиан, вопреки заключенным капитуляциям, и мало того, он еще старался, без всяких предрассудков, пользоваться их силами для блага государства. Но ведь добродетели язычников — лишь блестящие пороки; однако же тот, кто не ограничивается сведением своего христианства к богословской формуле (о которой мы не будем здесь говорить по существу), охотно предается созерцанию того отрадного зрелища — просвещенного мусульманского правителя, сумевшего своею снисходительностью и справедливостью покорить сердца своих подданных сначала для своей личности, а потом и, по большей части, для своей веры и сознательно направленною деятельностью из элементов, противоположных по народности и по вере, составить народ, по культуре своей стоявший, как мы уже указывали, выше всех народов того времени.
Глава 3
Кордова
«Кордова, блестящая краса вселенной, юная чудная столица, гордая своей военной силой, знаменитая находящимися в ней прелестями, сияющая в изобилии всех благ земных…» — в таких восторженных выражениях ученая монахиня Гротсвита из Галдерсгейма
[412] около 960 г. отзывается о столице Омейядов, о чудесах которой проникли дивные вести даже за стены далекого монастыря на берегу Ганды. Но расцвет испанской столицы не был делом вчерашнего дня; в качестве местопребывания арабского правительства с 95 (714) г. она стала быстро развиваться, чего и следовало ожидать ввиду ее официального значения и вообще чрезвычайно выгодного положения, и мы уже имели случай обратить внимание на то, как зазнавались жители ее уже через сто лет в правление Хакама I. В период внешнего блеска при Абдуррахмане II поднялось материальное благосостояние населения, и если жестокие междоусобные войны второй половины III (IX) столетия должны были отразиться заметным понижением его, то довольно было восстановления упорядоченных отношений, чтобы в короткий срок не только восстановить прежний блеск, но и увеличить его до размеров небывалых. Абдуррахман III делал все возможное для процветания своей столицы и всей страны. Он был не только могущественный и энергичный властелин, но в то же время и опытный и предусмотрительный администратор; умеренный и бережливый, где нужно, он был все же правитель щедрый и любивший роскошь. Одну треть доходов от податей и налогов, достигавших при нем 6 245 000 динариев
[413], он употреблял на покрытие текущих государственных расходов, особенно на войско; другую — на сооружения, которыми он украшал столицу и содействовал благосостоянию страны; наконец — третья поступала в государственную казну, наличность которой в 340 (951) г. достигала, как говорят, не менее двадцати миллионов золотых; словом, это были порядки, при одной мысли о которых у современного министра финансов должны выступить слезы на глазах. Но они не поражают, если мы узнаем, что при том образцовом порядке и той безопасности, которые были восстановлены и поддерживались при Абдуррахмане, земледельческому труду был дан полный простор, и развитие промышленности и торговли достигло высоты, до сих пор невиданной на всем Западе, как по количеству товаров, так и по их дешевизне, причем все слои населения пользовались всеобщим благосостоянием. В страсти Абдуррахмана к сооружениям, которую позволяли неограниченно удовлетворять количество доходов и легкость их взимания в цветущей стране, с ним соперничали богатые и знатные придворные и жители столицы. Он пристроил чудный новый минарет к большой мечети, построенной Абдуррахманом I и расширенной и украшенной его преемниками; он построил на расстоянии мили к северу от Кордовы целый город из дворцов и садов, названный по имени его возлюбленной Аз-Захра («блестящая»), на устройство которого с начала 325 (936) г. пошло целых 25 лет и потребовалась непрерывная работа 10 тысяч рабочих и 1500 мулов; и поощряемые этим, все знатные люди в стране старались строить свои дома с возможною роскошью, и без числа вырастали дворцы в столице, виллы и дачи вдоль зеленых берегов Гвадалквивира. К середине IV (X) столетия Кордова, число жителей которой возросло до полумиллиона, заключала в себе 28 предместий, 113 тысяч домов
[414], 3 тысячи мечетей и 300 бань; величиною своею, но не роскошью столица Испании уступала только Багдаду, который, несмотря на свой давно начавшийся упадок, все же был первым городом исламского мира. Нечего говорить, что при всеобщем подъеме ремесла и искусства также достигли высокой степени развития. Но лучшее в этом расцвете цивилизации был тот дух, которым было проникнуто все управление Абдуррахмана, опередившего свое столетие в просвещенном понимании необходимых условий всякого благоустроенного общежития; дух, чуждый бессердечной ограниченности, дух серьезного признания равного права всех подданных, без различия вероисповедания и происхождения, на защиту и покровительство со стороны государства. Несмотря на то что он был верующий мусульманин (по крайней мере, он всегда держал себя как таковой), он все же неустанно стремился к тому, чтобы не только поддерживать терпимость по отношению к евреям и христианам, которою они пользовались по закону, но и предоставить им доступ к высшим должностям, бывшим до сих пор привилегией мусульман. Естественно, что в этом отношении приходилось действовать с большою осторожностью из-за правоверно-магометанских народных масс. Но несомненно, что Абдуррахман принял одного христианина в свой государственный совет и пользовался евреем для важных и обставленных большими затруднениями дипломатических поручений. В этом отношении он в некотором роде примыкал к старым традициям восточных Омейядов; во всяком случае, он достиг того, что всюду перестали избегать сношений с иноверцами и что им была предоставлена полная возможность принимать участие в умственной жизни народа. И для евреев и христиан арабский язык стал родным: на нем они особенно охотно писали, и он же был языком их поэзии, но не пользовались им, как обыкновенно в других магометанских странах, в тесном кругу единоверцев, а только при живом обмене со своими мусульманскими соотечественниками. И несмотря на лежащее в основе ислама правоверие, привычка ко взаимной терпимости укоренилась здесь настолько глубоко, что спустя почти сто лет еврей мог сделаться визирем короля Гранады.
