У него было четыре сына, и во время их правления (с 403 = 1012 г.), а еще более во время правления их потомства раздробление государства и враждебные отношения правителей между собой увеличивались все более и более и одновременно с этим и неподчинение им турецких и дейлемитских второстепенных предводителей войск. Поэтому буидская династия Бехи ад-Даулы, владычество которой было, конечно, ненавистно курдским и арабским бедуинам Месопотамии и Южного Ирака, не могла уже удержать за собой эти области. После того как предводители различных племен в этих несчастных округах передрались досыта, с 380 (990) г. Дияр-Бекр остался в руках курдских Мерванидов, Мосул попал под владычество арабских Укейлидов; к этому прибавились позже еще дальнейшие арабские племена: нумейриты около Эдессы, мазьядиты у Евфрата, на запад от Багдада, и дубейситы в Южном Ираке; Халеб в V (XI) столетии тоже принадлежал арабским Мирдасидам.
После фактического конца арабского владычества этот столетний период доказывает полную неспособность персов в тогдашнее время основать объединенное национальное государство. Но именно в этот промежуток наиболее значительные успехи сделало самостоятельное развитие персидского ума. Во время владычества Саманидов расцвела впервые персидская поэзия; в числе поэтов, писавших уже с своеобразной прелестью, остроумно, тонко, прочувствованно, порой, правда, только слишком изысканно и высокопарно, — назовем Рудаги, жившего при Насере II. После Рудаги, отчасти в виде его современника, последовал при Нухе III Дакики. Задачей его было превратить в обширный эпос героическую книгу иранского народа, которая уже во времена Саффара была переведена с древнеперсидского языка. Но едва успел он написать тысячу стихов своего эпоса, как погиб еще молодым от кинжала юного турка, бывшего его рабом и, по отвратительному персидскому пороку, любовником. Начатый им эпос было суждено окончить более великому таланту, чем он. Не менее чем о поэзии, заботились Саманиды и о преуспеянии наук. Когда в 387 (997
[40]) г. известный Авиценна получил позволение воспользоваться частной библиотекой эмира Нуха III, она состояла из целого ряда залов, переполненных самыми различными научными книгами, аккуратно внесенными в каталог, среди которых имелось особое отделение для греческой философии и естественной истории. Что библиотека была древнего происхождения, доказывается многими признаками. Уже наместник Рея, известный нам Мансур ибн Исхак, дозволил самому знаменитому врачу средневекового Востока, Разию, посвятить ему написанную Разием на арабском языке медицинскую книгу, а тезка эмира, Мансур I, поручил Муваффаку ибн Али, родом из Герата, составить медицинский учебник, это — самая древняя научная книга, которая имеется у нас на персидском языке. То же самое стремление национализировать данные ученых исследований вызвало перевод или, вернее, обработку замечательной арабской хроники Табари визирем Мансура I, Беами, тоже дошедшую до нас, в то время как передача великого комментария Корана того же автора, переведенная соединенными усилиями нескольких ученых богословов, затерялась. Уже один тот факт, что оба названных гигантских сочинения, заключающих в себе около 60 томов, совершили в 50-летний период далекий путь из Багдада в Бухару, доказывает живой научный интерес, царивший в то время в Трансоксании, и объясняет, каким образом с этого времени столь дальний передовой пост ислама, находящийся на самой границе теперешнего Китая, был одним из самых твердых его опор. Но, как обыкновенно случается, семя, рассыпанное щедрыми руками на плодотворную почву, дало жатву, попавшую в житницы только тогда, когда уже новая тяжкая зима надвинулась для персидского народа, ожившего было на солнце свободы.
Глава 4
Султан Махмуд из Газны
История не может проявить более горькой иронии, чем когда она губит род умных и деятельных людей, служивших идеальным стремлениям, и губит для того, чтобы нежданно-негаданно их место занял какой-нибудь баловень слепого счастья, выскочка, завоевавший себе силой оружия их владения и в то же время ненасытно прихвативший себе также и их духовные богатства. Таким выскочкой был тот, который выхватил из рук у Саманидов вместе с их государством и лучший перл этого государства, величайшего поэта Востока, Фирдоуси, и в глазах по крайней мере большинства людей считался полноправным собственником всего этого: сын турка Себуктегина, султан Махмуд из Газны.
Этот человек, почти полстолетия правивший судьбами восточного ислама, несомненно, отличался выдающимся умом. Он был военным героем, как редко кто в мире, и вполне заслуживал счастья, которое никогда почти не покидало его знамени, не только вследствие отважной храбрости и неутомимой деятельности. Но и вследствие столь же последовательной, направленной к одной известной цели, тонкой и лукавой политики, благодаря которой он всегда умел подойти с видом дружелюбной предупредительности к намеченной им жертве своего властолюбия, пока не наступал момент обеспечить себе добычу — путем ли мирных переговоров или же быстрым ударом меча, всегда бывшего у него наготове. Таков был образ действия его по отношению к государствам или государям, исповедующим ислам; с немагометанами же он вообще не церемонился, а именно над ними одержал он наиболее блистательные свои победы.
В первую минуту сказанное нами могло бы показаться странным ввиду состояния того полного разложения, в котором в конце IV в. находился мусульманский Восток, и того раздробления как персидских, так и арабских составных частей государства халифов, продолжавших тогда существовать лишь номинально. Но Махмуд одновременно и заканчивает тот период, который занимает нас в данный момент, потому что наносит смертельный удар национальному государственному строю в персидских землях, и вместе с тем открывает собой другую эпоху: ту, когда в Западной Азии появляются новые народности. Как когда-то история этих местностей была установлена на целых три века вторжением арабов с юго-запада, так, благодаря Махмуду и через него, подготовляется теперь обратное переселение народов с северо-востока, переселение, при котором сперва туркам и затем монголам предстояло наводнить все области от Гиндукуша до Средиземного моря.
Этому переселению подчинено также вмешательство в судьбы восточных провинций маленького, но воинственного народа афганцев, вследствие чего впервые были приобретены для ислама более значительные индийские области и здесь подготовилось столь же богатое последствиями, как и самостоятельное развитие.
Далеко не в первый раз турки играют роль в истории мусульманских народов: их губительное, в качестве преторианцев, влияние на упадок халифата нам даже слишком хорошо известно. Мы припомним, что прежние эмиры выступали не раз в качестве самостоятельных князей отделившихся от халифата провинций, особенно, например, в Египте. Но до сих пор речь шла лишь об определенном, хотя и довольно значительном числе лиц, которые в виде ли рабов или же по найму вступали на службу исламских повелителей. В последующие времена это уже скорее целые племена, даже нации, переброшенные сюда вследствие давления начинающихся народных переселений во внутренней Азии, племена, требующие себе земель, отказать им в которых слабеющее могущество персов и арабов уже не в силах. Султан Махмуд стоит в средоточии этих двух периодов: он сам был одним из тех турецких эмиров, которых в то время было множество почти во всех владениях ислама, — эмиров, находившихся здесь на службе по найму или же возвысившихся до положения военачальников отдельных частей войска. И сам же он под конец своего царствования был вынужден противопоставить, правда недолго продержавшийся, оплот против первых волн начавшегося переселения народов, хотя, с другой стороны, принимая в свои войска турецкие и афганские племена, он же и указал путь завоевательным наклонностям этих народов, как на западе, так и на востоке. Вот почему, собственно, сомнительно, куда, к какому периоду следует причислить его лично и недолго продержавшуюся его династию.
