Первые представители этой школы Ахмед ар-Рази и сын его Иса написали целый ряд книг по истории и географии своей страны, извлечения из которых мы неоднократно встречаем у позднейших историков; и мы имеем полную запись (мы бы сказали: записки по лекциям) преданий Мухаммеда ибн Омара, известного вследствие его происхождения от Сары, внучки короля готов Витицы, под прозвищем Ибн аль-Кутии «сына (то есть потомка) готки». Но как ни почтенна была эта деятельность, покровительство Омейядов имело на нее в одном отношении очень неблагоприятное влияние. Как и на востоке у Аббасидов, так и здесь у испанских Омейядов история обратилась в придворную историографию. Большинство из названных писателей этого круга — клиенты Омейядов, все зависевшие от расположения своего господина и постоянно опасавшиеся в чем-нибудь не угодить ему.
Испания до Абдуррахмана III в математике, астрологии и фармакологии в значительной степени еще зависела от Востока, куда начиная с Мамуна стала проникать греческая наука. По отношению к багдадским врачам и астрономам испанцы долгое время были на положении учеников; и почти исключительно заслугой халифа Хакама II было то, что они в этом отношении стали на собственные ноги и что научная жизнь оживилась в Испании. Правда, Абдуррахман III и в этом отношении сделал кое-что: когда в 338 (949) г. византийский император
[431] вместе с другими подарками прислал ему экземпляр знаменитой фармакологии Диоскорида в греческом оригинале, с изображениями описанных в ней растений, то в Кордове не оказалось никого знающего по-гречески; тогда халиф отписал императору, чтобы тот прислал ему ученого, знающего по-гречески и способного преподать этот язык нескольким рабам, с тем чтобы они перевели присланное сочинение. Через два года, в 340 (951) г. в Кордову прибыл греческий монах Николай. По предложению ученого еврея Хисдая беи Шапрута, Абдуррахманова любимца, была назначена комиссия из врачей, при помощи которой был исполнен перевод этой важной книги на арабский язык, устранивший множество ошибок и сомнений, бывших в прежнем переводе восточного происхождения, и установивший соответствие растений и других веществ и, таким образом, положивший прочное основание для дальнейшего развития медицинских наук в Испании.
Хакам же II с первых шагов своего правления проявил сознательное стремление поднять свой народ и в умственном отношении до того же передового положения среди цивилизованных наций, до какого отец его довел в политическом отношении. Хакам был едва ли не ученейший изо всех когда-либо бывших правителей. Его страстью было собирание книг. Во всех больших городах Востока, от Каира до Багдада, у него были агенты, добывавшие списки с новых сочинений и скупавшие ценные экземпляры старых; с особенным удовольствием он принимал и щедро вознаграждал за посвященные ему книги, которые наперерыв преподносили знаменитые ученые Востока, успевшие прослышать про щедрость его по отношению к представителям науки, доходившую до расточительности. С удовольствием он принимал также при своем дворе уважаемых исследователей, в большом числе «через пустыни и моря» приходивших к товарищу по науке, у которого они рассчитывали встретить не только научное общение, но и признание своих заслуг. Он стремился сделать главнейшие основы образования доступными и для народных масс: в одной Кордове он основал двадцать семь училищ, в которых бесплатно обучались мальчики из бедных семейств. Стараниям халифа соответствовал подъем интеллектуального оживления среди его подданных. «В Андалузии почти каждый умел читать и писать, между тем как в христианской Европе даже самые высокопоставленные особы, не принадлежавшие к духовенству, не имели об этом понятия»
[432]. Кордовский университет пользовался большим уважением как в христианских, так и в магометанских странах; студентов его насчитывались тысячи, и если научные взгляды, преподававшиеся здесь и распространявшиеся отсюда, с нашей точки зрения представляются несвободными и связанными узами догмата, то все же они в высшей степени содействовали общему образованию, как среди факихов, так и среди других кругов.
Изо всего, что было создано Омейядами, только Кордовская мечеть еще теперь свидетельствует о их «большом уме». После того как Абдуррахман I положил основание этому зданию, эмиры Хишам, Абдуррахман II и даже скупой ханжа Мухаммед, а также Абдулла продолжали работать над его завершением и расширением. О минарете Абдуррахмана III мы уже говорили; но больше всех их сделал в этом отношении Хакам II. Он удлинил постепенно образовавшиеся до него одиннадцать нефов на целых 105 маховых саженей и в конце их устроил новый михраб; кроме того, вся мечеть была украшена со всею роскошью, какую позволяла богатая государственная казна.
Правда, что спустя некоторое время и аль-Манзор (точнее, аль-Мансур), знаменитый министр и регент при сыне Хакама, еще больше расширил это здание, увеличив число нефов восемью новыми, так что всех их было девятнадцать при тридцати трех поперечных, поддерживаемых более чем 1100 колоннами. Но Хакамово сооружение все же больше всего содействовало украшению храма, и поэтому он прежде всего его памятник, еще и теперь вызывающий в зрителе глубокое удивление.
Глава 4
Регентство и междоусобная война
Мнения ученых об истинных силах, влияющих на историческое развитие, существенно расходятся. Одни говорят, что ничего не совершается без могучего влияния гениальной личности героев; по другим, все зависит от широко распространенных и глубоких течений, заполняющих бессознательными ощущениями душу народную и в известное время проявляющихся со стихийною силой; по третьим, все сводится к известному вопросу сытости желудка. Несомненно, что такая крупная личность, как Абдуррахман III, была способнее, чем кто-либо, создать единый народ из испанцев и арабов, разъединенных в религиозном и национальном отношении; несомненно, с другой стороны, что многие обстоятельства в то же время способствовали примирению этих противоречий. Но я не решился установить внутреннюю связь между этими двумя положениями. И я должен рассчитывать на снисхождение по поводу подобного же пробела в предстоящем изложении упадка цветущего государства, которое мы только что видели в полном блеске. Созидающая сила достигшего высокого развития народного духа начала ослабевать, или проще: испанские мусульмане не вынесли столь длинного ряда счастливых дней, и в решительную минуту не явился новый герой; каждая из этих двух точек зрения верна по-своему. Однако довольно размышлять, пора рассказывать.
Едва халиф Хакам II достиг 60-летнего возраста, как был поражен ударом в начале 364 г. (конце 974 г.). Хотя он и остался жив и даже не был совершенно разбит параличом, но умственные способности его настолько пострадали, что он был вынужден все больше предоставлять государственные дела первому визирю, Джафару аль-Мусхафи. И несмотря на то что последний был обязан своим положением более своему литературному таланту, чем каким-либо заслугам, и вследствие этого не отличался особенною деятельностью, дела все же шли своим порядком; только некоторые происшествия в Африке и Арагоне указывали на некоторое ослабление прежней сильной власти на окраинах; но являлся сам собою вопрос: что будет после смерти халифа, которому, очевидно, оставалось недолго жить. Он был уже не молод, когда на его долю выпало счастье сделаться отцом; любимая жена его Субх (то есть «утренняя заря» — перевод ее действительного имени, Авроры), красивая уроженка земли басков, родила ему в 351 (962) г. Абдуррахмана, а в 354 (965) г. — Хишама, из которых старший, еще в младенческом возрасте, умер, к великому горю отца. Таким образом, оставшемуся в живых Хишаму было только десять лет, когда халиф почувствовал приближение конца. Понятно, что тяжелая забота лежала на сердце у этого надломленного человека при мысли о том, как влиятельные «славяне» и арабы, в течение полустолетия привыкшие к твердой руке зрелых правителей, сделают из беспомощного отрока игралище своих интриг или принесут его в жертву своему близорукому честолюбию. И все же он всею душой желал сделать его своим наследником; и даже если бы он подумал о том, как отзовется правление дитяти на государстве, на которое он, конечно, смотрел, как и все восточные, да и многие из невосточных правителей, как на свою личную собственность, то и тогда едва ли он отказался бы от своего задушевного желания. Вследствие этого он собрался с последними силами и принял все меры, казавшиеся необходимыми для обеспечения признания Хишама со стороны подданных. И когда он принял присягу высших сановников своему сыну, то он мог успокоиться на том, что, благодаря установлению наследника по прямой линии, он не отступил от порядка, установившегося у испанских Омейядов с Абдуррахмана I. Правда, что при этом он должен был завидовать своим смертельным врагам, халифам Фатимидам, их прекрасному шиитскому догмату, согласно которому титул халифа мог переходить только от отца к сыну. Один из мудрых предков Хакама II догадался распространить среди народа пророчество, согласно которому падение династии (теперь достаточно популярной) должно было последовать немедленно вслед за отступлением от престолонаследия по прямой линии; но понятно, что подобное пророчество имело ничтожную силу в сравнении, например, с общепризнанным законом о престолонаследии, и только от верности или каприза высших сановников, от ловкости Авроры, а главное, от случая зависело исполнение последней воли умирающего. Таким образом, несмотря на кажущееся высшее могущество и расцвет государства, в действительности господствовала полная неизвестность, когда Хакам II испустил дух 3 сафара 366 г. (1 октября 976 г.).
