В то время при дворе было две партии: с одной стороны «славянские» евнухи и стража, 1000 человек, под начальством Джаузара и Фаика, очень избалованные вследствие того, что халиф безусловно доверял им во всем, что касалось его личности, с другой — партия арабско-испанских чиновников, во главе которых стоял первый визирь Мусхафий
[433]. Однако не этот ничтожный человек, какое бы значение он себе ни придавал и как бы он ни воображал, что все нити правления сходятся в его руках, был действительным главою этого кружка, но домоправитель Мухаммед ибн Абу Амир, с которым нам необходимо ближе познакомиться. Происходя из не особенно выдающегося арабского дворянского рода, он принадлежал к числу людей, обязанных своим возвышением какому-то удивительному счастью; правда, если ближе присмотреться, то оказывается, что счастье это не так легко ему давалось. Так как семья его, владевшая в провинции Альгесирас старым родовым замком, при котором было очень мало земли, не могла, при вступлении его в жизнь, дать ему больших средств, то он вынужден был, по окончании юридического факультета Кордовского университета, в качестве частного ходатая (как мы бы сказали) добывать себе средства составлением прошений и других бумаг для частных лиц, пока наконец ему представился случай пристроиться к месту. Это было место писца при столичном суде; но и здесь виды на хорошую карьеру были слабы. Мухаммед ибн ас-Салим, кордовский кади, в качестве высшего судьи в столице, в то же время первый судейский чиновник в стране, был замечательный юрист и администратор, под руководством которого способный человек мог далеко уйти; но Ибн Абу Амир ему не понравился. И в самом деле, многие считали молодого писца просто сумасшедшим. Нам передают рассказ, относящийся еще ко времени его студенчества, поразительно напоминающий переданный нами раньше анекдот из молодости визиря Низам аль-Мулька. Говорят, что однажды он сидел со своими товарищами в саду; разговор шел о том и о сем, как вдруг Ибн Абу Амир, до сих пор молчавший, воскликнул: «Я буду правителем этой страны!», а когда остальные посмеялись над этой глупой шуткой, он продолжал: «Пусть каждый из вас скажет, какую должность он желает; я дам ему ее, когда буду государем». Тогда некоторые стали шутя просить кто должности кадия, кто градоначальника столицы, кто смотрителя кордовских рынков; а один, рассерженный его хвастовством, сказал, что просит, чтобы его в таком случае, раздетого догола и смазанного медом, так чтобы его жалили мухи и пчелы, провезли верхом на осле, сидя лицом к хвосту, по улицам столицы. Несомненно, что честолюбивая мысль болезненно преследовала молодого человека, и в глазах всех благоразумных людей он должен был казаться таким же сумасшедшим, каким впоследствии показался бы некий артиллерийский подпоручик в Бриенне, если бы он тогда вздумал прямо открыть свои планы. Можно себе представить, что такой мечтатель едва ли обладал качеством хорошего чиновника и едва ли поэтому заслуживает упрека кадия, считавшего рассеянного писца малопригодным. Желая сбыть его с рук под благовидным предлогом, он решил дать ему лучшее место и попросил хаджиба Мусхафия дать какую-либо другую должность этому человеку, непригодному для юридической карьеры. Вскоре освободилось место управляющего имениями, записанными на имя малолетнего принца Абдуррахмана, и Мусхафий, желая угодить влиятельному кадию, рекомендовал на это место Ибн Абу Амира. Этот честолюбец знал, что вся его будущность зависит от его представления при дворе.
Нечего говорить, что он пустил в ход все свои таланты, и, благодаря ловкости его и еще тому, что он в 26 лет
[434] был красивый и видный мужчина, он чрезвычайно понравился султанше Авроре. Халиф, носивший на руках свою жену, родившую ему двух сыновей, предоставлял ей распоряжаться в этих делах; таким образом, бывший секретарь суда в 356 (967) г. получил место, которого желал. Правда, что это было незначительное место при дворе, но умный и честолюбивый Ибн Абу Амир ценил несравненную выгоду легкого доступа в гарем, обитательницы которого, несмотря на строгую замкнутость по отношению ко внешнему миру, в сношениях с более или менее влиятельными придворными пользовались значительно большей свободой. По различным поводам он часто бывал на приеме у матери принца, по удельным имениям которого (как сказали бы теперь) он вел счетные книги; и он как нельзя лучше умел пользоваться этими приемами. Он проявлял все лучшие качества своего выдающегося ума и остроумия и умел все больше нравиться султанше; вследствие этого очень скоро она назначила его управляющим собственными имениями и добилась того, что уже через семь месяцев после появления его при дворе он был назначен начальником монетного двора. Должность эта в Средние века в большинстве восточных государств считалась одною из первых при дворе, и в то же время, конечно, лицо, занимавшее ее, должно было пользоваться особым доверием. Мухаммед особенно дорожил своим положением еще потому, что через его руки проходили огромные суммы. Он не читал Евангелия, но собственным умом дошел до правила, что друзей надо приобретать земными сокровищами. Мы не знаем, воровал ли он прямо для самого себя, но несомненно, что воровал для других, и притом, как все, что он делал, в громадных размерах. Как только кто-либо из влиятельных лиц нуждался в деньгах, любезный начальник монетного двора тотчас готов был выручить его. И чтобы постоянно поддерживать веселое настроение у Ситты (государыни) Субх и ее дам, этот любезный кавалер пускал в ход всю свою неисчерпаемую изобретательность по части изящных и, конечно, очень ценных безделок, одинаково делавших, правда, честь его остроумию, но не в меньшей мере и его кошельку. И во всем гареме только и речи было, что о прелестных преподношениях любезного придворного; даже халифу, когда он бывал там, приходилось выслушивать все о том же, а халифские подарки всегда доставляли меньшее удовольствие, чем подарки Ибн Абу Амира.
Впрочем, Хакам, несмотря на всю свою ученость, не смотрел на мир глазами профессора старой школы. «Не знаю, откуда у этого человека берутся деньги, — ворчал он, — он либо чернокнижник, либо финансовый гений. Как бы то ни было, я не совсем спокоен за наши деньги, находящиеся у него в руках». Однако, не желая нарушить гаремный мир, он до поры до времени не поднимал дела; но когда враги, которых, конечно, было довольно у этого влиятельного человека, несмотря на его милую предупредительность ко всем, наконец выступили с положительным доносом, халиф назначил следствие. Но ведь недаром Мухаммед приобретал друзей; начальник одного из главных управлений предоставил в его распоряжение необходимую сумму и, благодаря этому «переводу», наличность оказалась в полном соответствии с книгами.
Хакам был доволен, считая, что в его распоряжении был действительно финансовый гений; любезный сослуживец получил обратно свои деньги, Ибн Абу Амир попал еще в большую милость, а несчастные, попавшие впросак доносчики должны были с позором удалиться. В награду за честное и успешное ведение дел безукоризненный начальник монетного двора стал получать должности, одну доходнее другой, так что вскоре он был в состоянии, сохранив свои щедрые привычки, с такой лихвою окупавшиеся, блестяще обставить собственный дом. Впрочем, излишне было бы проследить все тайные пути, которыми он достигал все большего расположения, как при дворе, так и среди всех классов населения. Но справедливость требует указать на то, что тогда еще он при случае был способен и на дела большей важности. Когда Хакамов генерал, Талиб, достигший в войне с Идрисидами блестящих успехов, стал тратить неимоверное количество денег, халиф послал Мухаммеда в Африку с чрезвычайными полномочиями, чтобы положить предел этой расточительности. И здесь он действительно показал себя финансовым гением и к тому же большим дипломатом — он умудрился сократить в должной мере расходы, не возбудив этим негодования офицеров и солдат. Напротив, рассчитывая, что их содействие легко может пригодиться в будущем, он стал ловко входить в их интересы, и благодаря своей неисчерпаемой любезности в обращении, причем он сохранял должную твердость, успел в самое короткое время расположить их в свою пользу. Блестящее выполнение возложенного на него поручения еще увеличило расположение к нему со стороны Хакама; и во время болезни халифа его покровительнице Авроре стоило небольшого труда добиться назначения его домоправителем. Вследствие этого под его началом была вся дворцовая прислуга, и, таким образом, от него, да еще от первого визиря Мусхафия и начальников телохранителей «славян», Джаузара и Фаика, зависело в решительную минуту выполнение последней воли халифа относительно своего наследника. Ибн Абу Амир решительно стоял вместе с визирем за выполнение воли Хакама; оно и понятно, так как его положение вместе с судьбой султанши было связано с правлением ее сына, а Мусхафий, скорее всего, мог рассчитывать при несовершеннолетнем правителе удержать бразды правления в своих надежных, по его мнению, руках. Но это-то и не нравилось «славянам»; они не желали зависеть от человека, который им был ненавистен и от которого, ввиду противоположности интересов арабов и «славян», они могли ожидать лишь сокращения своих льгот. Таким образом, они решили, после смерти Хакама, возвести на престол вместо Хишама брата покойного — Мугиру. Они одни присутствовали во дворце в последние минуты жизни халифа, благодаря этому они могли не оглашать смерти его до прибытия во дворец Мусхафия. Так как все входы и выходы охранялись «славянами», то он оказался здесь в их власти и был вынужден подчиниться их требованиям о признании их плана. Но он подчинился только для вида; и когда «славяне» уже не сомневались в успехе, он быстро потребовал к себе Ибн Абу Амира и еще нескольких сторонников, особенно начальников арабских и берберских полков, составлявших гарнизон столицы. Все сходились на том, что следовало во что бы то ни стало воспрепятствовать осуществлению плана «славян», и вернейшим средством казалось, конечно, устранение их кандидата, прежде чем он узнает что-либо обо всем этом. Но как ни единодушны все были и в этом вопросе, ни у кого из присутствовавших военачальников не поднималась рука на сына великого Абдуррахмана. Тогда, ко всеобщему удивлению, на это дело вызвался Ибн Абу Амир, положение которого, в качестве гражданского чиновника, скорее всего, давало ему повод уклониться от этого поручения, исполнение которого было немыслимо без военной силы. До сих пор никто не подозревал под его любезно-изящной внешностью такой неистовой энергии. Но все же все были довольны, что нашелся человек, взявший на себя роль палача. В его распоряжение был дан военный отряд, и он направился к дому Мугиры, который и не подозревал о смерти Хакама, как и вообще все находившиеся вне дворца. Дом был окружен, и Ибн Абу Амир явился к принцу. Он известил его о смерти Хакама и спросил его, какого он мнения относительно вступления на престол юного Хишама. Смысл вопроса был ясен. Чтобы предотвратить эту заставшую его врасплох опасность, Мугира без колебаний изъявил готовность присягнуть на верность своему племяннику и предоставить любое обеспечение относительно своего дальнейшего поведения. Он умолял пощадить его жизнь. Даже у самого беззастенчивего эгоиста бывают минуты, когда в нем проявляется нечто вроде намека на совесть. Мольбы несчастного молодого человека (ему было только 27 лет) произвели некоторое впечатление на того, кто явился, чтобы впервые запятнать себя невинной кровью. Вследствие этого Ибн Абу Амир послал к Мусхафию гонца, сообщая ему о происшедшем и советуя отменить смертный приговор. Но визирю «славяне» были страшнее, чем убийство, тем более что совершить его должен был другой, и он немедленно ответил ему, требуя незамедлительного приведения в исполнение приговора. Ибн Абу Амир уже зашел слишком далеко; дальнейшим колебанием он ставил на карту всю свою карьеру, и — какую карьеру! Он отдал ничтожную дань человечности, выйдя из той комнаты, в которой его солдаты задушили несчастного принца. Затем он снова возвратился к Мусхафию.
